Какая это роковая ошибка я понял несколько позже, когда рыжая скотина Геша, засунув мокрый нос в судовую парилку где я мирно балдел, гнусаво и похотливо проблеял: «Влади, девочка моя. Твой суслик идет к тебе. Чмоки, чмоки – заодно и помоемся!» Это еще ничего, когда мне к примеру в дальнейшем довелось общаться с арабами так те с уважением и не без пафоса называли меня (увидите детей) – Блядимир. (с ударением на последнем слоге)
Надо сказать, что промысловые суда в рейсе и вправду не благоухают. Когда идет рыба просто не до тщательной уборки – нет времени. Это уже на переходе в порт все драют и чистят, сливая мощными струями забортной воды из пожарных гидрантов. В тот день мы потрудились на славу под руководством боцмана и Ленни, которая оказалась весьма занудной чистюлей и к тому же студенткой университета в Осло по специальности: санитарно – пищевой технологии, разумеется рыбной отрасли.
Боцман с русской щедростью плеснул на палубу из нерусской фляги половину мыльного, резко пахнущего хвоей туалетного счастья. После чего принялся сливать мощным пожарным напором. Однако эффект произошел иной. Наш работяга – жучок стал стремительно превращаться в некое заполненное душистой хвойной пеной исполинское, невыносимо гламурное джакузи. Чем остервенело-старательнее смывал мыло за борт боцман тем агрессивнее и вызывающе вела себя пена. Это напоминало оригинальный фильм ужасов.
Пахучая интимно потрескивающая пена заполняла собой все судовое пространство, проникая в каждую щель. Выйдя из каюты или поднявшись из машинного человек попадал как бы между мирами. Здесь не было не право и не лева, ни верха и не низа, ни времени, ни пространства, а только потрескивающая, благоухающая хвоей долгожданная нирвана, банно – прачечная вечность.
Только неблагодарный Дураченко не оценил этого намека судьбы, дескать смирись, оставь суету и заботы, отринь страсти человек, содрогнись, твою маман, перед лицом вечности. Его красное, разъяренное лицо, обрамленное седой хэмэнгуэевской бородой показалось из верхотуры третьего этажа палубной надстройки. Капитанская голова увенчанная пенной шапочкой словно облачком небесным, осветилась торжественно и мощно солнечными лучами из-за просветов тяжко – лиловых облаков, утихающей наконец бури.
– «Боцман!» раздался сверху громоподобный глас капитана, усиленный микрофоном громкой связи. И еще раз громоподобно: «Боцман!» Несчастный Устиныч, изнемогший в борьбе с мыльной напастью и мокрый до нитки, возвёл очи горе.
«Бронислав Устиныч», – продолжил вдруг капитан с неожиданной, что называется ледяной, но все – таки вежливостью. Причиной тому была следующая диспозиция. Наш пенный ковчег, как я уже упоминал, был пришвартован своим правым бортом к левому борту норвежца. Соответственно, когда началась невиданная доселе в ихних европах мыльная русская опера (с непередаваемым национальным каларитом). Весь личный состав Сеньи, включая, вахтенных, высыпал на свой левый борт, имея видимое намерение воспользоваться дармовым зрелищем нашего бродячего, пардон, плавучего цирка.
По мере явления из бездн нашего морского скитальца очередного, плюющегося мылом пенного призрака норвежцы все более впадали в состояние клинической истерии. Выход на мыльную сцену главного персонажа – мастера Дураченко в роли Савоофа на воздусях сопровождался уже обессиленным молчанием зрителей, вполне соответствующим кульминации мистерии. Наш кэп заметил сосредоточенных зрителей и счел за благо не подливать масло, пардон, мыло в пространство.
– «Бронислав Устиныч» – продолжил Владлен квазиспокойным тоном. – «Слушаю вас, Владлен Георгиевич.» Не без претензии на светскость ответствовал мокрый боцман. – «А не жмут ли вам яйца, любезнейший?» С медоточивым иезуитством осведомилось начальство. – «Никак нет, ничуть.» последовала ослепительная желтозубая улыбка. Непринужденная беседа двух светских (морских) львов была бесцеремонно прервана резкой командной фразой по норвежски, раздавшейся по громкой связи из командирской рубки «Сенья.» Галерка мгновенно опустела. Зрители без аплодисментов исчезли по местам несения службы.
– «Влади!» – раздался знакомый девичий голос с палубы норвежца. – «Иди на нас, хочу тебе дать!» «Не теряйся Паганюха, беги, а то передумает.» Прогнусавил глумливым Петрушкой вездесущий пошляк Геша. Я не без смущения поднялся по трапу на борт норвежца. Лени взяла меня за руку своей теплой ладонью. Это ее вполне невинное действие тем не менее породило у меня приступ внезапной аритмии.
– «Надо брать анализ фиш, ваш рыба, еще наш кук просила один, два картон кушать. Варить на наш кру (экипаж).» Мы заглянули на камбуз, где кок – молодая, лет двадцати пяти, рыжеволосая, пышногрудая фру, посмеиваясь и весело косясь в мою сторону о чем то переговорила с Ленни. После чего произошло совсем уж немыслимое. Эта Магдолина приблизилась, и демонстрируя отсутствие комплексов, пребольно ущипнула меня за щеку двумя толстыми пальцами. – «Найс бэби!», сложив губы трубочкой смачно прогудела она, словно и в самом деле имела перед собой пухлощекого, пускающего пузыри младенца.
Я отскочил, шипя от боли и негодования, чувствуя как заливаюсь пунцовым колером вареного лобстера. Агрессорша погрозила мне толстым пальцем: «Если проголодаешься, приходи когда хочешь. Я с удовольствием дам тебе грудь.» томным голосом добавила она по английски. От дальнейшего, возможно рокового развития событий меня спасла Ленни.
«Идем!» Она как-то уж слишком по хозяйски схватила меня за указательный палец левой руки и потащила меня из камбуза. Я охотно подчинился. Процесс тащения за палец доставлял мне какое-то особое, возможно эротическое удовольствие. Видимо все дело было в персоне тащившей. – «Эта Марта – джаст крэйзи. Был бой, сэйлор(моряк). Он получал здесь», она коснулась моего затылка, «от Марта рукой. Сэйлор сказал, что ее суп много масла, как ее здесь», она похлопала себя по аккуратной упругой попке. «Бедный бой упадал в большой горячий суп. Доктор сказывал, что его голова, брэйн ин шок, а низ спина вареный – можно кушать.»
Ее рассказ и мое эротическое удовольствие от тащения за палец прервал знакомый приятный баритон: «Капрал Бьернсон!» В узком корабельном коридоре прямо перед нами возвышался майор Бьернсон. Он же конь красный. Он же граф. Он же просвещенная Европа. Он же дворянчик и белая кость. Как и давеча с лейтенантом, он отозвал Ленни в сторону, коротко переговорил с ней, кивнул и перевел взгляд на меня. – «Хау а ю?» Я было открыл рот для ответа, однако Бьернсон опередил меня. – «Райт!» Ответил он сам себе, и заложив руки в черных лайковых перчатках за спину, заметно сутулясь отправился далее по коридору.
– «Вы однофамильцы?» спросил я, когда майорская спина исчезла из виду. – «Йа, одна фэмэли, орлогс-кэйптэн май анкл.» Она отперла ключом дверь. Мы вошли в помещение похожее на кладовую. – «Дядя, удивился я, вот те здрасте. Погоди, майор твой дядя, ты капрал. У вас, что династия?» – «Как ты все знаешь?» изумилась она в свой черед, смешно приподняв выщипанные бровки. – «Йа династия. Отец деда, моего дяди, майора Свена Бьернсон фром Свэдэн, из Свеция. Он был граф Бьернсон, двойной (двоюродный) брат король Бернадот, друг Бонапарт.» – «Убиться можно!» спонтанно процитировал я Утесова. «Так ты что, отпрыск династии Бернадотов королей Швеции и Норвегии, потомков напалеоновского маршала? Ты что, принцесса?» – «Йа принцесс, э литл, чуть-чуть», она показала пальчиками насколько чуть-чуть, очаровательно наморщив носик. И вдруг совершенно неожиданно обвила руками мою шею, прильнув теплыми и почему то солоноватыми губами к моим, пересохшим от вселенского восторга.