Выбрать главу

Поистине не знаешь, с кем найдешь, с кем потеряешь. На круглых бухтах швартовных тросов, укрытых чистой ветошью., у возвышения трюмного люка, накрытого чистым куском парусины, словно за столиком уличного кафе сидели четверо. Главой квартета в силу естественной харизмы ощущался покинувший загулявшую молодежь, старшина Толяныч, тихо напевающий что-то под перебор своей семиструнной. Седобородым и суровым посаженным отцом грузно восседал капитан Владлен Георгиевич. Со светлой печалью в серых поморских глазах покачивал седеющей головой старпом Савва Кондратьевич в такт гитарным аккордам. Довершал живописную группу колоритных мужчин незаменимый и вездесущий боцман Друзь.

К нашему с Ленни внезапному появлению компания отнеслась вполне доброжелательно. Суровый доселе Владлен заулыбался и даже слегка разрумянился, отчего стал походить на подтаявшего деда Мороза. – «Ситдаун, доча.» – похлопал он на место подле себя. – «О, май гад. Как похож на мой деда Урхо!» – прошептала мне Ленни. – «Ну, не совсем гад» – сострил я не то, чтоб удачно. Изрядно поддатый Устиныч, что называется: «Снял тапочки и полез в душу.»

Не без труда повернувшись к нам, с легкой слезой в голосе он стал причитать: – «Ребята мои дорогие, смотрю я на вас и душа рыдает. Вы же классика – Рома и Юля, Орфей и Эвредика, вечный сюжет.» – Он бы еще чего наговорил, но мужика захлестнули эмоции и он всхлипнув, с влажным носом полез целоваться. Полез естественно не ко мне. Ленни, прижав к груди сжатые кулачки, со смущенной улыбкой попыталась спрятаться за моей надежной спиной. Спасая свою Сюзанну от расчувствовашегося старца, я сам бросился в его благоухающие объятья. – «Устиныч, стихи почитаешь? Что – нибудь из классиков, свои например.» – пришёл нам на помощь Семен

Бронислав Устиныч окинул публику вмиг прояснившимся взором. – «Вальдамир!» – боцман вскинул голову с благородством достойным предводителя уездного дворянства. – «Алене, если затрудниться с пониманием все поясню сам.» – «На языке Шекспира и Бернса?» – догадался я. – «Именно!» – не без вызова подтвердил седоусый стихотворец, приняв позу Наполеона на берегу Святой Елены. – «Поэма в белом верлибре» – посуровев лицом и голосом провозгласил декламатор. – «Раскинулся залив широкий» – «Раскинулся залив широкий, на много милей врезался он в землю! От брака с солнцем и луной полярной рожден им был на побережье город».

Тут я живо представил себе картину, как на некое побережье ползет на четвереньках, хронически нетрезвый мужчина с роковой фамилией в паспорте – Залив. Мужчина обременен огромным животом. Несчастный басом стенает и охает, явно собираясь рожать и не каких – то там мальчиков, девочек, а целый город! Несколько смущала проблема отцовства, кто же собственно из двоих небесных полярников – луна или солнце собирается отвечать за содеяное.

– «Яай шеонер икке! Я не понимай!» – забеспокоилась Ленни. – «Я тоже».- поспешил успокоить я девушку. Тут зазвучали патриотические мотивы, правда уже не в белом, а скорее в военно – морском верлибре – «В борта союзного конвоя, торпеды крупповский металл, вгрызался хищно, за собою надежды он не оставлял. Но след пиратской субмарины не растворялся в глубине – качались траурные пятна на русской северной волне!» Вот это уже лучше, народу должно нравиться. «Глубине – волне», даже как-то захлестывает. – «Йа, таккь. Я понимай. Cтихи про война с Гитлер. Итс ноу бэд. Этто не плохо.» – подтвердила мое впечатление Ленни.

Далее последовали производственные сонеты аля Шекспир: – «Постыла жизнь и незачем стараться достоинства хоть каплю сохранить. Несчастный человек, я должен унижаться, лишб что – нибудь на складе получить.» Частица лишб, произнесенная с нервическим скрежетом зубовным впечатляла особо. Драматически прозвучало стихотворение «Под судом». Реальная история из жизни Устиныча, когда на траулере «Краснознаменск» (в народе прозванным «Измена») на старика попытались повесить крупную недостачу и даже открыли уголовное дело, грозившее ему немалым сроком за хищение социмущества.

Особенно эффектно звучала кульминация – «Бьют склянки, значит срок отмерен, в глазах уж меркнет жизни свет и старый боцман на „Измене“ к виску подносит пистолет…» Какой системы, калибра, откуда взялся и куда подевался этот самый пистолет история умалчивает, зато известно, что за старого работягу заступились все капитаны флота и «поставив на уши» транспортную прокуратуру, заставили последнюю спустить «дело на тормозах».

Постепенно стихла стихия советско – норвежской дружбы. Я проводил Ленни по трапу ровно до границы ее территории. Все таки военный корабль не прогулочная яхта, да и демократичности наши северные соседи выказали более чем достаточно. Опустели палубы обоих бортов и из своей каптерки под полубаком появился все тот же Устиныч. Не удивительно, судно это такое место, где постоянно мелькают одни и те же персонажи. Я заступил на вахту у трапа до утра. Старого боцмана(это пятидесяти шестилетний мужчина, мне юнцу, казался тогда дедом) так же в сон явно не клонило. Он любил выпить и частенько перебирал, но совершенно не был пьяницей.

Когда Бронислав Устиныч был при деле, а это бывало в девяноста случаев из ста, к спиртному он становился равнодушен. Я невольно описываю те моменты его жизни когда он бывал разговорчив или расслаблен вынужденным бездельем и будучи человеком веселым и общительным иной раз, что назывется «играл клоуна». Люди, хорошо его знавшие(а среди его друзей дураков не было) понимали, что эти дивертисменты всего лишь проявление артистичности одаренного человека, его стиль борьбы с серостью будней.

Как говаривал сам Устиныч: «Не водись с дураком, он скушен и тосклив, а в его суждениях столько же логики, сколько у матроса денег в конце стоянки. А вот если тебе с дураком весело, то стало быть и не дурак он вовсе, а только притворяется для удовольствия или по какой другой надобности.»

Боцман – опытный человек никогда не страдал похмельем. Даже если накануне изрядно выпивал. Секрет в том, что он никогда не ложился спать пьяным. Перед сном Устиныч выпивал кружку – другую крепчайшего и сладчайшего собачьего чаю(смотри в гл.1) Хотя, говоря по научному тут имеются противопоказания. Необходима сильная и устойчивая нервная система, каковой я похвастаться не мог. Когда я попытался собезьянничать и влил в свое паганельское нутро кружку такого чая(после дозы спиртного), то утром похмелья таки не было, поскольку ночью не было сна, а была хорошенькая аритмия, украшенная приступами морской болезни на берегу.

Глава 10. «Честный Урсус»

Между тем эта ночь, как и прошлая судя по всему сна мне не обещала. Наш дорогой именинник Гоша Эпельбаум на подошедшую ему по графику ночную вахту с 4 до 8 утра заступить был явно не способен и мне, как самому молодому по негласной традиции доверили это, впрочем не слишком тяжкое бремя. Да и не особо спалось мне теми светлыми незабываемыми ночами, ну а друг мой Устиныч по ставшей уже доброй традицией привычке, примостился у моего вахтенного поста – переходного трапа.

«Вот что я тебе скажу, май диа янг фрэнд.»- Начал боцман в своей излюбленной слегка витиеватой манере. – «Ты что же думаешь Бронислав Устиныч старый болтун, не спиться ему по ночам вот он и шарахается по пароходу в поисках свободных ушей. Так то оно так, да не совсем так. Вон видишь в рубке вахтенный второй штурман маячит, между прочим вдвое старше тебя и жизни хлебал поболее твоего, а я к нему с разговорами не полезу, потому как не интересны мы друг другу. Мужик он неглупый, бывалый, да только разные мы. Ему всякие разговоры о космосе или литературе параллельны. Ты с ним о видах на выполнение плана поговори, да о стратегии рыбного промысла или любимая тема – в каком порту выгоднее авто-секонд хэнд прикупить. А с тобой пацаном зелёным, хоть ты и жизни ещё не видел, да на девок телячьими глазами хлопаешь, мне чудаку старому интересно».

Ты пойми, Паганюха, что настоящих дураков, как и людей по настоящему умных не так уж и много. Бывают разные виды ума. Кто-то практичный к деланию реальному способный, на таких мир держится, им почёт и уважение, а кто-то артист в английском смысле этого слова – художник по натуре. Это тебе и актёры и живописцы-скульпторы и режиссёры, писатели с поэтами.