— Что случилось, Михалыч? — заинтересованно спросил Пахомов.
Михалыч некоторое время молчал. Потом выпустил в коридор три клуба дыма и, покашливая, продолжал:
— Не знаю, как и говорить. Ты сколько классов кончал? Восемь? Ответь мне тогда, что это за такая премудрость — специалист по уравнениям математической физики?
— Не знаю, — зевнув, ответил Пахомов. — Наверное, это в институтах учат…
— То-то и оно, что не во всех институтах. Я вчера пассажиров десять спросил, а все без толку. И только один умный человек мне растолковал: это, говорит, очень редкая ученая специальность. Посмотрит такой человек, предположим, на тебя, Пахомов, возьмет карандаш и распишет тебя всего математическими цифрами и знаками. И китель твой разложит на цифры, и твое тело, и даже купейные ключи в кармане. Соображаешь?
— Ты, Михалыч, наверное, устал, — заботливо сказал Пахомов. — Ложись-ка ты спать, а я заступлю на дежурство.
— Чтоб я усы сбрил, если это неправда! — проворчал пожилой проводник, и из служебного купе густо повалили клубы дыма.
— Кто их разберет, этих ученых! А что за неприятности тебе, Михалыч, от каких-то уравнений?
— А то, что академик — главный в этой новой академии и во всем городке. Мне, старой трубке, знать бы это вчера, когда он чаю попросил. Да, видно, голова моя уже плохо варит. Мне бы положить в стакан три куска сахару или четыре, а я по рассеянности положил один.
— Сколько я тебе говорил, чтоб не жадничал! — обрадовался Пахомов.
— Верно, — согласился старик, — вошел в грех, сэкономил на свою голову. А он еще два стакана попросил. И снова я сэкономил. Пришел за пустыми стаканами, а он вытирает очки платком и говорит: «Мало, товарищ проводник, в твоем чае калорий». И еще два стакана заказал.
— Ну, и что?
— «Что, что»! Если бы я эти калории наизусть знал… Опять по одному куску размешал! А потом, как узнал, кто такой этот пассажир, да что такое калории, усы стал на себе рвать. Такому человеку разложить на части мой чай да высчитать сахар — раз плюнуть. Позже уже вхожу я за стаканами, а академик на меня и не глядит, строчит себе на бумаге. Может, жалобу на меня начальству сочинял? Эх, не видать мне, старой трубке, теперь вахтерского стула!.. Не шевелить морскому ветру моих усов…
— Ложись-ка, Михалыч, усни, — стал успокаивать пожилого проводника молодой. — В нашей работе вечер утра бывает мудренее. Смотришь, что-нибудь и настучат колеса.
— Пожалуй, прилягу. А ты чай готовь, сейчас народ проснется.
Потягиваясь, Пахомов вышел в коридор. Молекула, чтобы не конфузить себя и проводника, нырнул в купе.
Сладкое и соленое
Завтрак взялся готовить Пли. Пока мы умывались, он извлекал из своего чемодана продовольственные запасы. На столике и на нижней полке были аккуратно разложены сваренные всмятку, вкрутую и «в мешочек» яйца, завернутые в бумажные салфетки зеленые огурцы, банка с шоколадным маслом, плетеная коробочка с желтой сырковой массой, в которой просвечивали соблазнительно крупные изюмины. На газете походной колонной выстроилась армия вкуснейших домашних пирожков; возглавлял се ржаной рыжий пирог-пирожище, в который была запечена целая рыбина — наружу торчал один только хвост; за рыбной кулебякой теснились разные пшеничные пироги, все аппетитные, румяные, не отгадаешь, пока не откусишь, какой из них с капустой и яйцами, какой с зеленым луком, а какой с мясом и рисом; зато выдавали себя с головой пирожки, начиненные сластями: бока их были украшены вишневыми, черно-смородинными, маковыми и другими сладкими «синяками», словно им пришлось только что выдержать бой с соседями.
Кроме того, сладкая часть завтрака была представлена множеством кульков и пакетиков с конфетами, сахаром, халвой.
Этим Пли решил ограничить завтрак, потому что если бы он опорожнил чемодан до дна, то под колбасные изделия, жареные котлеты и банки с консервами не хватило бы всех купейных полок.
В ожидании похвалы Пли, глотая слюнки, уселся на краешек полки.
Но каково было его удивление, когда первый же вошедший — а это был спокойный всегда Молекула — разразился негодованием.