— Выясни, — сказал Ганя.
— Это возможно, — спокойно парировала Люда. — Попробуем найти примету, которая бы нас вывела на экспериментаторов. Или хотя бы натолкнула на верный путь. У вас есть Даль?
Даль у меня был. Я достал коричневый толстый том и, покопавшись в оглавлении, раскрыл страницу четыреста семьдесят третью.
— Начали!
— Муравьи в доме — к счастью, — прочитала Люда вслух.
— Значит, городским жителям счастья не видать, — резюмировал Ганька. — Валяй дальше.
— Кони ржут — к добру. Кто нечаянно завидит свет в своем доме — жди счастья.
Я не понял приметы:
— Это как же — нечаянно: вор, что ли, в квартиру залез? И это к счастью?
— Избавление от лишнего имущества чужими руками — всегда счастье, — сказал Ганя. — Темный вы человек. Собственник. Стыдно должно быть…
Стыдно мне не было. Я слушал Люду и потихоньку посмеивался над гигантским количеством жизненных оговорок, которые мудрый и терпеливый Даль назвал «суеверия-приметы». Многие из них (да что там многие — две трети!) безнадежно устарели даже не потому, что и верить-то в них перестали, просто их необходимые атрибуты — печь там, каша в горшке на печи, фыркающие в дороге лошади — медленно и прочно (пусть даже жаль их!) уходят назад, в прошлое и вытащить их оттуда нельзя да и незачем. Газовые духовки давно заменили русские печи, а фыркающие автомобили вытеснили фыркающих лошадей. Вот вопрос: можно ли переносить приметы с тех же лошадей на автомобили? И если да, то в какой степени их действие ослабло? Действие примет, конечно…
Я усмехнулся про себя: вчера я такой вопрос не задал бы. Приметы — чушь. Приметы — зеленый вздор, чепуха, чеховская реникса, не верьте в приметы, дорогие товарищи…
Но сегодня — дело другое. Сегодня приметы сбываются вовсю. Любая из них — проверено. И даже если скинуть это «сбывание» на наших пресловутых знакомых шутников из соседнего пространства, то все равно дело не меняется. Жить становится опасно. Может, у них там объявлен месячник по исполнению примет — кто знает! А я страдай от этого общественного рвения…
— Зеркало разбить — к худу, — устало читала Люда. — Кирпич выпал из печи — к худу. Увидать домового — к беде…
— Стойте! — заорал я. — Погодите!
Люда прервалась, посмотрела на мое сосредоточенное лицо, а Ганька не преминул ввернуть.
— Тихо: Чапай думать будет…
Но я уже придумал. Вскочил с кресла, взволнованно заходил по комнате. Идейка, конечно, не бог весть какая, но проверить ее не мешает. Только нужно приметку соответствующую отыскать.
Я резко остановился, театрально взмахнул рукой.
— Осторожно! — крикнула Люда.
Поздно: конечно же, я зацепил подсвечник, и тот грохнулся на пол, разбрасывая по сторонам стеариновые капли. Свечки вывалились из своих гнезд и погасли.
— Вот слон, — сказал Ганя, помогая мне заметать следы преступления, — так и пожар недолго устроить.
— Не устроил ведь? — обозлился я. — Вот и не вякай… Людочка, посмотрите там приметку, чтобы к встрече с другом была. Или со знакомым. Или просто к встрече. Есть, наверно…
Люда повела по строчкам острием карандашика, кивнула согласно:
— Есть, конечно. А зачем вам?
— Вы читайте, читайте, Я потом объясню.
— Ну, вот, например! правая бровь чешется — к свиданию.
Я прислушался к ce6e — хоть бы что! Бровь чесаться не желала.
— Не то, Люда, дальше…
— В носу свербит — к радостной встрече.
— У меня свербит, — сообщил Ганя. — Третий день. Я бы даже сказал: течет. Санорином спасаюсь. Годится?
— Санорин годится. Насморк — нет. Что там еще есть?
— Еще? — Люда пробежала карандашом вниз и вдруг подняла голову, засмеялась: — Нечаянно свечу погасить — к гостям.
Вот так штука: кто обвинит меня в том, что я намеренно скинул подсвечник? Нет, здесь не придерешься: надо ждать гостей.
— Вы того и хотели? — спросил Ганя.
— Ага, — подтвердил я.
— А зачем вам гости?
— Не мне — нам, — поправил я. — Думаешь, каких я гостей жду?
— Приятных, надеюсь, — сказал Ганя и вздрогнул.
Впрочем, я тоже вздрогнул: в передней громко и властно звякнул дверной колокольчик.
Ганя рванулся в коридор, я за ним, Люда с далевским томом встала у выхода из комнаты. Ганя потянул язычок замка и медленно, очень медленно — намеренно, что ли? — открыл дверь. На пороге стоял аккуратный маленький старичок в синем плаще болонья — это в жару-то? — ив мохнатой огромной кепке-«аэродроме». Кепка делала старичка похожим на одного из семерых диснеевских гномов — на какого, уж не помню, не до гномов мне было, да и фильм-то смотрел сто лет назад. Старичок снял кепку-«аэродром», вытер потную лысинку беленьким платочком, представился достойно и неторопливо:
— Агент Госстраха Кокшенов. Звать-величать будете Михал Михалычем.
Грубый Ганька не любил вмешательства в личную жизнь, а Госстрах как раз этим и занимается.
— С чего вы взяли, что будем? — спросил он. — Не будем, папаша, потому что страховать нам нечего. Фаталисты мы,понял?
Старичок спрятал платочек, улыбнулся беззлобно и даже с мягкостью непонятной.
— Я тебе не папаша, мальчик. У тебя свой есть, законный, дай ему бог терпения жить с тобой. И страховаться у меня вы будете, будете, ибо… — тут он поднял вверх указательный палец, да нет, пальчик махонький, повторил: — Ибо страхую я жизни человечьи от Непонятного…
Он так и сказал — Непонятного, и большая буква в этом слове слышалась за версту, все ее услышали: и я, и Ганька, и Люда преумная, которая и спросила тут же:
— Что под Непонятным считать, Михал Михалыч?
Он заметил мне с укоризной:
— Может, в дом впустите?
А я засуетился, ногой зашаркал, будто гость пришел важней некуда.
— Проходите, проходите сюда, в кабинет, садитесь, пожалуйста, поудобнее, поудобнее…
Ганька шел сзади, хмыкал. Я обернулся, поймал его удивленный взгляд, подмигнул ему: подожди, парень, сейчас все поймешь сам. А старичок уселся в кресло, кепкой своей прикрыл худые коленки, обтянутые белыми чесучовыми брюками, заговорил: