Абрамов Александр
Приключения на Лесной улице
Александр АБРАМОВ
ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА ЛЕСНОЙ УЛИЦЕ
1. Дождь
Сначала пришел ветер. Пришел неторопливо и властно, перевернул во дворе баки с мусором, поднял в воздух и понес смятые вчерашние и позавчерашние газеты, выбил стекла в гараже и, если бы смог, наверно, выгнал бы оттуда инвалидный "Запорожец", старый "Москвичек" и две "Волги" цвета самой реки.
Ветер пришел и ушел - так же неожиданно и странно. И тогда пошел дождь. Нет, не пошел - не то слово: упал на землю, ударился о ее сухую корку и о корку асфальта, встал стеной между мною и остальным миром. Стена была ощутимо твердой, и мне стоило немало усилий убедить себя в том, что ощутимость эта обманчива, нереальна, как нереален тропический ливень в Москве.
А что, собственно, знал я о тропических ливнях? Нет-нет, я не бывал в тропиках, я даже до Поти не доезжал.
А дождь висел предо мной, именно висел, иначе как же объяснить поразительное: он не нес с собой привычного ощущения стремительности, движения, переливов и всплесков. Если говорить точно: дождь молча висел. Ну, сбросили откуда-то сверху непрозрачную тяжелую занавеску, загородили мой дом, завесили - от дворовой суеты, от криков детворы, от лая ненавистных управдому собак, которые нагло топтали "общественные травонасаждения". Их тоже отрезал от меня дождь: он начинался сразу от балкона-лоджии, и сквозь его серую массу ничего не проглядывалось.
Конечно, бред, бред все это! Перемахни через балкон - всего лишь первый этаж, - нырни сквозь стену дождя, не бойся замочить рубашку и джинсы, опровергни фантастику: это только дождь, дождь - и ничего больше!
Но странная штука: я боялся шагнуть сквозь открытую дверь на балкон, боялся протянуть в дождь руку и не понимал причин этого страха.
- Ну что же ты, - сказал я себе, - не трусь, парень, ведь это только дождь, и ничего больше...
Слабая попытка самовнушения неожиданно помогла: я ступил на бетонный пол лоджии и подставил ладонь под дождь. То есть это я решил, что подставил. А по правде говоря, окунул. Как можно окунуть руку в пруд, в молоко, в туман наконец... И она пропала, как отрезанная. Я испугался и отдернул ее. С рукой ничего не случилось. Я рассмеялся натянуто и тут только заметил, что рука сухая. Даже капли не осталось на коже: дождь впустил ее и легко отпустил, наглядно продемонстрировав школьный опыт на тему "несмачиваемость поверхности".
Суетливые годы моей теперешней журналистской профессии, оказывается, не убили во мне духа экспериментаторства, рожденного прежней профессией. Я еще раз "окунул" руку в дождь и получил полное подтверждение опыта номер один. Проделав серию таких несложных опытов, я сел на табуретку, забытую на балконе, и попытался систематизировать увиденное.
Итак, первое и несомненное: странному дождю предшествовал вполне обычный, может быть чересчур сильный, ветер. Так начинались миллиарды дождей, и ни у кого это удивления не вызывало. Как, впрочем, и у меня. Несомненно и второе: сначала дождь был и вправду дождем - ливневым, бушующим, незнакомым, но все-таки дождем. А третье... Третье, пятое и так далее в моем сознании укладывались плохо. Сначала звуки: они пропали сразу и напрочь - все без исключения, как будто дождь был звуконепроницаем. Так не бывает, это ясно. Потом видимость: каким бы тропическим-супертропическим ни был ливень, но уж кусты у балкона я бы увидел. Ну не все кусты - хотя бы смутный силуэт их. И, наконец, это не было водой...
И это "наконец" меня совсем подкосило. Я сидел на табуретке и бессмысленно смотрел в серую стену. Стена висела неподвижно и страшно. Или, если хотите точнее, стояла неподвижно. Как, впрочем, и полагается вести себя порядочной стене.
Я встал и пошел через комнату к двери, вышел на площадку и позвонил в соседнюю квартиру. Моим соседом был пожилой и щуплый композитор, который, конечно, не мог бы помочь мне разобраться в ситуации. Но он-то мне и не был нужен. А рассчитывал я на его сына-студента, который заканчивал физфак и, по-моему, кое-что смыслил в разных естественных науках.
Сын сидел дома один и слушал магнитофонных бардов. Барды выли под гитару всякие слова, предназначенные хватать слушателя за душу. Но моя душа в данный момент была занята другим.
- Ты в окно смотрел? - спросил я студента, которого маньяк папа назвал Иоганном, вероятно, в честь великого органиста из собора святого Фомы.
- Смотрел, - сказал Иоганн, в просторечии Ганя.
- И что же ты там видел?
- Дождь идет, - равнодушно сказал Иоганн-Ганя. - А что?
Меня просто поразила безграничная нелюбопытность молодости.
- Протри глаза, физик! - гневно сказал я. - Какой же это дождь?
- Что же это, по-вашему? - обиделся нелюбопытный Ганя. - Может быть, салют? Или звездопад?
Нехитрое остроумие, абсолютно не подходящее к моменту, вконец разозлило меня. Я отстранил Ганю, прошел в комнату с бардами и указал на окно:
- Любуйся, физик...
- Как здоровье? - спросил грубый физик.
Я посмотрел в окно и подумал, что здоровье мое явно пошаливает, чтоб не сказать больше: за Ганиным окном шел обыкновенный - даже не тропический дождь. Он был несильным и теплым, потому что мальчишки носились босиком по лужам на асфальте, а их матери не обращали на это никакого внимания.
Я рванулся назад к себе, вбежал в комнату и замер на пороге: плотная стена по-прежнему висела за балконом. И не было за ней ни мальчишек, ни их матерей, ни воинственных криков - только серая неподвижная масса. Впрочем, она уже не была только серой и неподвижной. Что-то в ней переливалось, сверкало, будто в стене водопада, освещенной солнцем.
Сзади меня кто-то удивленно присвистнул. Я обернулся: Ганя завороженно смотрел на стену, потом подошел к ней и, как я сам раньше, окунул в нее руку.
И тут же выдернул с криком:
- Током бьет!
Я усомнился:
- А не врешь? Я пробовал - ничего...
- Попробуйте еще раз.
Я послушался совета и тоже отдернул руку: било несильно, но ощутимо вольт на тридцать-сорок.
- Что это? - спросил Ганя.
- Дождь, - ответил я.
- Нет, серьезно?
- Я вполне серьезен. Ты давно дома?