- Где твоя красвоенморовская сознательность? Что ты живешь, как тина?
- Я, Иван, досыта навоевался, теперь пожить спокойно хочу, - отвечал Чеботарев.
- Не завоевали мы пока спокойного времени, - отвечал Ларионов, - на печи валяться - значит, контрреволюцию делать! Вспомни Севастополь! Ты побольше моего на митингах-то выступал.
- Было и прошло, я свое отдал - контузию имею и ранение. На коне с больной головой скакать трудно, - объяснял Корней свою инертность. - А тебе, Иван, завсегда помогу, чем смогу. Морская дружба - она самая крепкая.
- Эх ты, - махал рукой красный моряк, и спор затихал до следующего подходящего момента.
- Ничего, авось одумается матрос, - повторял все батя, но дядька Корней бросать свой трактир никак не хотел. Даже когда станицу заняла банда Лютого, он остался на месте. Зато красный отряд заимел ценного помощника, ведь в трактире под пьяную руку бурнаши выбалтывали много ценного. При оказии Чеботарев слал другу-моряку весточку, но обстоятельства складывались так, что случалось это все реже.
Кто ж из них предатель? С досады Данька швырнул землей в кладбищенского воробья. Сидя на могильном кресте, тот взлохматил перья на тщедушном тельце и казался приличной мишенью. Но эта видимость не помогла хлопцу попасть в цель, и воробей-обманщик улетел. А в человеке Даньке никак нельзя ошибиться. Тогда не только он, но и остальные Мстители могут погибнуть.
Темнота опустилась на станину, и Даниил решительно поднялся с земли. Избегая улиц, огородами пробрался он к деревенской церкви. Вдоль стены проскользнул до боковой двери и, нащупав за поясом револьвер, толкнул створку. Внутри храма царил полумрак, мягкий свет свечей и лампад позволял отчетливо видеть только алтарь и небольшое пространство вокруг. Данька осторожно пошел вперед. Вдруг открылась противоположная дверь и подросток спрятался, прильнув к внутренней перегородке, ограждающей алтарь. Человек вошел и, уловив движение, спросил:
- Кто тут?
- Это я, отец Микола, - отозвался хлопец на знакомый голос.
- Данька? Слава тебе, Господи. А я уж думал, что тебя заодно с отцом...
- Живой я, - Даниил вышел из придела на свет.
- Озлобились, озлобились все, - сказал священник. - Звонаря по злобе с колокольни сбросили, чей колокол с самого Рождества молчит. - Батюшка перекрестился. Потом взял свечку, зажег и поставил на помин. - А ты зачем пришел?
- Сестренку ищу.
- Что ее искать, в трактире она.
- Где?! - удивился Данька.
- В прислугах. Лютый там со своими на постое.
- В трактире, говоришь? Спасибо, - Данька направился к двери.
Священник повернулся к алтарю и стал креститься.
Вот был бы он хорош, если бы сейчас явился в трактир! И сестру бы встретил, и Лютого. Что атаман там на постое - ясно, бурнаши любят ближе к самогону держаться, но вот что Ксанку он там поместил... Выходит, что Лютый Корнею очень доверяет. С чего бы это? А засада у тетки Дарьи? Чеботарев вполне мог знать, что она красным помогает.
Много вопросов у Даньки накопилось, и придется дядьке Корнею на все до последнего ответить. И чтоб без запинки - как у Валерки на экзамене было.
13
Удача сопутствовала в последнее время бурнашам. Им удалось заманить в засаду и уничтожить отряд красных партизан, после чего во всей округе никто уже не смел им сопротивляться. Гнат Бурнаш почувствовал себя хозяином, стал еще важнее и только насмешливые глаза Лютого сбивали с него спесь. Поймав такой взгляд, задумывался атаман: уж не собирается ли друг Сидор захватить его место? Больно много силы набрал командир первой сотни. Вот и на постое стоит отдельно - в Збруевке. Правда, приказы выполняет и во всех делах атамана поддерживает. Вот и нынче вместе побывали они в соседней станице.
Пока на площади, под черным знаменем анархии, Гнат Бурнаш разъяснял деревенским зевакам, почему необходима экспроприация, а его казачки в это время обходили зажиточные дома и "делились" с хозяевами их добром. Люди Сидора от прочих не отставали и вернулись к себе с добычей.
Бурно и весело отмечали бурнаши удачный грабеж соседнего села. Самогон в трактире лился рекой, Корней едва успевал выставлять на столы четверти с белесым первачом. Закуска стояла в общих глиняных мисках, подсвечниками служили перевернутые крынки. Над всем этим, чуть покачиваясь, висела люстра-колесо, по ободу уставленная оплывшими свечками.
Вдруг, откуда ни возьмись, перед казачьими очами появился цыганенок: в красной атласной косоворотке, жилетке, сапогах с блестящими голенищами, и серьгой в ухе. Да еще с гитарой! То есть самый натуральный цыган. Кому-то это даже показалось само собой разумеющимся - самогон есть, должны и песни быть!
Цыганенок тронул струны и запел чистым голосом:
- Спрячь за решетку ты вольную волю, выкраду вместе с решеткой. Выглянул месяц и снова спрятался за облаками. На пять замков запирай вороного, выкраду вместе с замками.
Бурнаши даже галдеть стали меньше, заслушавшись лихой песней. Она, им казалось, похожа на их бурную кочевую жизнь.
- Знал я и бога, и черта, был я и чертом, и богом. Спрячь за высоким забором девчонку, - выкраду вместе с забором!
Забористая песня. Довольные бурнаши с удовольствием отхлебнули из глиняных кружек.
- Пляши, пляши, цыган!
Яшка отдал гитару, скинул жилетку. Казак заиграл "цыганочку", Яшка пустился в пляс, да с притопами, да с чечеткой. Бурнаши тут же стали подбадривать его криками и свистом.
- Молодец, черноголовый!
- Жги! Жги!
Выдав последнее коленце, цыган накинул жилетку и присел на свободную скамью рядом с попом-расстригой. Тем самым, что сопровождал Бурнаша в монастырь. После, в Збруевке, ему так понравилось гулять, что он остался при сотне Лютого. Расстрига ловко совмещал характерные черты и бандита, и попа. На нем надеты и гимнастерка, и ряса, он лохмат и усат, на толстом пузе висит крест, а на могучем плече - кобура с маузером.
- Все мы немощны, ибо человецы суть, - грозя Яшке пальцем, произнес расстрига. Заглянул в кружку - а она опять, оказывается, пуста.
- Горилки! - закричал бывший поп в сторону стойки.
Улыбаясь удачному своему выступлению, Яшка тоже оглянулся и вздрогнул. У стойки зиял распахнутый люк и из подпола вылезает Ксанка с пузатой бутылью горилки. Она заперла люк железным прутом, повернулась и только тут заметила цыганенка.
Но виду не показала. Поднесла бутыль к столу и отошла, унося пустую посуду. Дядька Корней настрого наказал не оставлять, а то казаки мигом побьют, некуда потом самогон разливать будет. Яшка проводил девчонку неотрывным взглядом. Это заметил и полупьяный расстрига.
- А ты, поскребыш, плут, м-м-м?
- Кобылка хоть и необъезжанная, а, видать, чистых кровей, - грубой шуткой Яшка постарался замаскировать смущение.
- Откуда ты, брат, угадал?
- А по зубам.
Ответ расстригу развеселил, и он потрепал Яшку за чуб. Цыган вновь чуть оглянулся и заметил краем глаза знакомую физиономию. У стойки устроился Савелий в папахе и с винтовкой на плече. Корней, в тельняшке по морской привычке, подал новому посетителю кружку с первачом. Яшка был уверен, что ни при каких обстоятельствах Савелий его не признает. Хоть и встречались они однажды. По доносящимся от стойки репликам понятно, что и Савелий ту встречу с мстителями не забыл.
- Глянул в стороны: гроб с покойничком летает над крестами... А вдоль дороги мертвые с косами стоят и... тишина! - казак улыбнулся до ушей от счастья, что та страшная минута прошла и уже никогда не вернется.
Тем временем расстрига, привстав, перекрестил десяток кружек и не забыл взять свою. Кружки дружно разобрали, и осталась всего одна. Яшка на нее и не смотрит.
- Ну, пей, грешник, - сказал расстрига, - привыкай к трапезе нашей.
Цыганенок встал, потянулся и неловким движением опрокинул последнюю кружку на стол. Бывший поп от возмущения даже свою отставил.
- Эй, поскребыш, окромя гитары, у тебя и в руках-то ничего не держится! - он так хлопнул