Белокожая рабыня на миг остановилась в дверном проеме.
– Я вас слушаю, месье Жерар? – Она говорила в манере элегантной дамы-парижанки.
Жерар поднялся и подошел к ней.
– Оливия, любовь моя, – сказал он и взял ее за руку, – я хочу, чтобы ты узнала об этом первая в доме. Сюзетта скоро превратится в мадам Лувэ!
По губам Оливии пробежала улыбка.
– Самые сердечные пожелания счастья с моей стороны! – любезно сказала она. По интонации совершенно невозможно было определить о ее истинном отношении к событию.
Жерар отпустил ее руку.
– Не прикажешь ли ты одной из служанок принести шампанское? Самого старого разлива, из тех бутылок, которые хранятся в подвале, – весело сказал он.
Сюзетта поняла, что замыслил ее отец. В этот вечер, который стал для нее началом новой жизни, он предоставил Оливии случай войти в роль, которую, вероятно, давно уже расписал для нее. Ей надлежало занять место хозяйки дома, ранее принадлежавшее Сюзетте, по крайней мере на тот период, пока ей удается замыкать на себе страстную натуру Жерара. В том, что этот период будет долгим, Сюзетта не сомневалась. Однако вскоре она забыла и эту мысль, и связанное с нею чувство неловкости. В конце концов, что значит Мэзон д'Орфей и весь белый свет против счастья, которое она надеялась обрести в объятиях Эрнста?
Тем временем Амелия, ничего не подозревающая о том, что обманута в лучших надеждах своей юной жизни, проводила дни досуга в сильном беспокойстве. Настала осень, и мадам Дюранси переехала в Париж. Дворец на Кэ д'Орсэ был отремонтирован как раз накануне приезда и встретил мадам и ее свиту с подобающей роскошью. Выручки от урожая хватило в руках мадам как раз для того, чтобы устроить несколько роскошных балов, которые привлекли к ней любопытство света. Когда был упакован последний чемодан и заколочены двери, мадам твердо решила продать имение Сен-Фара, чтобы обратить выручку от сделки на свой разорительный парижский образ жизни. Те недели, которые последовали за отправкой рокового письма, мадам провела в понятном беспокойстве: а вдруг Эрнст вопреки всем ожиданиям вернется, чтобы убедиться в справедливости ее слов?..
Афера с предстоящим замужеством Амелии была лишь одной из сторон намеченного ею треугольника, и полковник пока что оставался по своему статусу тем же, чем был и раньше, – холостяком. Он и в Париже почти каждый день был гостем в доме мадам, и Александрина льстила себя мыслью, что жар ее объятий является тому причиной не в меньшей степени, чем томная прелесть бедняжки Амелии, которая что ни день все глубже запутывалась в сетях, расставляемых ее соблазнителем.
Полковник, внимательно следивший за малейшей переменой чувств своей жертвы, в полном блеске проявил свой незаурядный актерский талант. А поскольку, с одной стороны, Александрина заботилась об утолении его чувственного голода, а с другой – он при случае не упускал возможности полакомиться сладостными плодами в саду Элизы, де Ровер лишений не испытывал и с каждым днем все больше нравился себе в роли нежного трубадура.
Пока что он не допускал себе в отношении Амелии ничего, что могло бы отпугнуть ее, а она позволяла ему самое главное – шаг за шагом продвигаться вперед, к цели. Он обжигал ее своими взорами и смущал словами, двусмысленность которых могла бы вогнать ее в краску, если бы порядочность и невинность сердца не закрывали от нее их глубинный смысл. Она так привыкла к его ежедневным визитам, что начинала беспокоиться, если он день-другой не показывался – фокус, который он сознательно, проделывал время от времени для того, чтобы она ощутила значимость его персоны.
С тех пор как мадам перебралась в Париж, он взял на себя еще более значительную роль, тратя немало времени на то, чтобы показать Амелии достопримечательности столицы. Для нее этот сезон в Париже был первым в жизни, и полковник делал все, чтобы переключить внимание девушки на себя и отвлечь ее от мыслей о далеком Эрнсте.
Амелию было решено вывести в свет на празднике, который маркиза д'Авалон давала в своем дворце. И она не была бы молоденькой девушкой, если бы не ожидала этого события с трепетом, тем более, что мадам Дюранси не поскупилась одеть свою подопечную по самому высокому разряду. И когда она под руку с полковником, не пожелавшим лишить себя подобного удовольствия, вступила в роскошную залу дворца маркизы д'Авалон, то увидела, что все глаза обратились в ее сторону. В белом атласном платье, лиф которого был усеян серебряными и светло-зелеными цветами, она была очаровательна. Ее волосы были завиты в тысячу поблескивающих локонов, а большие, мягко поблескивающие глаза преисполнены таким прелестным выражением девического смущения, что все сердца без боя оказались на ее стороне. Мадам Дюранси, шелестя юбкой, также прошла в зал в роскошном туалете из темно-зеленой, вышитой золотом парчи, с тайной досадой отметив восхищение, которым свет встретил появление Амелии. Дряхлая маркиза д'Авалон, восседавшая в конце зала на своего рода троне и обозревавшая с него происходящее в зале, сделала прелестной девушке знак подойти поближе к ней и сказала самым глубоким басом, который Амелии приходилось когда-либо слышать от женщины: