— Хочу, — нехотя вымолвил я.
Я был пресыщен музеями. Лет с шести он начал таскать меня по московским музеям. То в музей Изобразительных искусств, то в Третьяковку, то в музей музыкальной культуры имени Глинки. В Политехнический. В музей народного творчества. Стояли в очередях на выставки современных хкдожников. Помню, Ольга Николаевна возила меня в музей Рублёва.
Из всей этой пестроты икон, картин, скульптур мне, по правде говоря, сильнее всего врезались в память работы китайского художника, чью фамилию я теперь позабыл. У него там были нарисованы тушью поросшие соснами горы, реки, в которых плавали буйволы. А на спинах тех буйволов бесстрашно путешествовали китайчата. Казалось, я слышу, как молчат горы, как вольно катит река свои воды… Картины этого художника из Китая да портреты Леонардо да Винчи, а теперь всё, что рисует Микеле – вот, что мне по–настоящему нравится.
До сих пор я, пожалуй, никогда не врал отцу. Поэтому мне было неприятно говорить, что зубная щётка найдена в парке. Оказывается, врать противно.
И конечно, я не мог рассказать ему о котёнке.
Так как подземный ход выходил к берегу под оградой, я вынужден был каждый день повторять весь путь в темноте через затхлые залы и переходы, чтобы поднести к решётке с толстыми стальными прутьями молоко и взятую в холодильнике еду. Пространство между прутьями было достаточно широко для того, чтобы котёнок мог в него пролазить. Иногда я заставал его на месте. Иногда он отсутствовал.
— Кис! Кис!
Кис появлялся. Всегда снаружи. Со стороны моря. Протискивался ко мне, мяукал. Припадал к пластиковой мисочке с молоком, торопливо шуровал своим шершавым язычком. Потом закусывал колбасными кружочками или обрезками мяса и, когда пузик его вздувался, залезал в принесённую мною корзинку с кухонным полотенцем на дне, засыпал.
Тут нужно было срочно уходить. Потому что, проснувшись, Кис бежал за мной по пятам почти до самой лестницы и очень обижался, когда я его отгонял, швырял в него пригорошнями макарон. Зверёк, он ничего не понимал и только жалобно мяукал вслед. Но не мог же я допустить, чтобы он попался на глаза отцу.
…Отец купил очень длинный шланг с тележкой. Мы вместе нашли два места в наружной стене кастелло, где его можно было подсоединять к водопроводу.
Так я стал садовником–поливщиком. Хотя переносить шланг, перевозить с одного конца парка на другой довольно тяжёлое занятие, но после того, как по несколько часов горбишься над учебниками, одолеешь всю порцию упражнений из самоучителя итальянского языка, поневоле потянет размяться.
Оказалось, я уже настолько овладел итальянским, что, просматривая на видеомагнитофоне фильмы Феллини, более или менее понимал, о чём идёт речь.
Там чудесная музыка. Необыкновенная. Она понравилась мне гораздо больше, чем все классические симфонии, концерты для скрипки, для виолончели, которыми меня посредством магнитофона потчевали с детства. Имя композитора – Нино Рота. Когда я сказал отцу, что хотел бы с ним познакомиться, он объяснил, что тот давно умер.
Вот ведь беда с этой смертью! Не может быть, чтобы и Микеле скоро умер… Между прочим, я просил отца, чтобы тот его как‑нибудь спас. Отец сказал: «Кажется, договорился со знакомым профессором в Париже. Поедет туда на пересадку печени. Если ещё не поздно. Запущенный цирроз. Микеле никогда не думал о своём здоровье, не заботился о себе.»
Что касается самих фильмов Феллини, то я понял: там, за высокой оградой кастелло – мир сошедших с ума людей. Красивых, уродов, богатых, нищих. Обезумевших. Потерявших что‑то самое главное. Бога. Если всё так, как он показывает, не хочу в этот мир.
Я просмотрел за несколько дней «8 ½”, «Сладкую жизнь», «Джульетта и духи», «Репетицию оркестра». Напоследок осталась кассета с фильмом «Виттеллони» — «телята» или «маменькины сынки», как переведено это слово в итало–русском словаре.
Может быть, это и не самый известный фильм Федерико Феллини, но мне он понравился больше всех. Особенно два места. Первое – как герой, молодой парень, чуть постарше меня, вырывается из своего жалкого городишки, едет поездом в Рим, а за окном вагона под стук колёс мелькают не поля и горы, а всё, что он оставил – пьянство с приятелями, тупая жизнь семьи, беспросветность.
И второе место: оставшиеся дружки торчат в конце уходящего в море причала. Глазеют вдаль. Без всякой надежды.
Что говорить, великий режиссёр этот Феллини! Он бы меня понял. Да вот и его забрала смерть. Жалко, что я не могу положить розу из нашего парка на его могилу в Римини – городе, куда мы весной прилетели из России.