Какой‑нибудь кинорежиссёр смог бы снять многосерийный фильм о наших скитаниях. О наших разборках с албанскими эмигрантами–рекетирами. О том, как потерялась в Нюренберге Шанталь, и я нашёл её, вызволил из полиции, от радости поцеловал. И она обняла меня, прижалась так, что я услышал стук её сердца…
Был конец марта. Расцветали фруктовые деревья, когда мы оказались в приморском городке Маргарита де Савойя. Который, как это можно было увидеть на потёртой Ичиной карте, находился всего километрах в тридцати от того места, где, кажется, сто лет назад жил я с отцом в кастелло.
17
— Трилье! Трилье! – раздавались монотонные крики под окном нашего фургона. – Трилье!
Трилье – это небольшие рыбёшки барабульки. Может быть, самые вкусные из всех средиземноморских рыб. Особенно, если их зажарить. Особенно, если их есть с помидорным салатом.
Я вскочил со своей койки. Оделся. Койка Ичо была пуста.
Мы приехали в Маргарита де Савойя ночью. Остановились на каком‑то пустыре.
Выскочив из фургона, я зажмурился от лучей поднимающегося над морем солнца. А потом увидел Шанталь. Она бежала ко мне с перекинутым через плечо полотенцем.
— Готфрид, бонджорно! —крикнула она издали. – Добрый день!
— Купалась? Ещё март. Вода холодная.
— Отличная! – она на секунду прижалась ко мне, и я ощутил исходящую от неё прохладную свежесть.
— Трилье! Трилье! – продолжал взывать чей‑то голос.
Мы оглянулись.
Оказалось, фургон стоит посреди маленькой, окружённой кустами и деревьями площади, где, как это часто делается в европейских городах, по утрам возникают крохотные рынки. Тут, «с колёс», из вытащенных из нескольких автомашин и фургонов ящиков продавали раннюю клубнику, зелёные пучки разнообразных салатов, помидоры, огурцы. Здесь же, у своего автомобиля с поднятой крышкой багажника перминался торговец рыбой.
Мы подошли поближе.
В багажнике стояло несколько оцинкованных лотков, полных ещё трепещущей барабулькой.
— Хочется! – сказала Шанталь. – Ужасно!
— Что ж, давай попросим денег у Ичо.
Мы повернули к фургону. Пахло цветущим шиповником, зацветающими кустами роз. Над кустами летали пчёлы.
Подойдя к фургону, мы увидели в его раскрытой двери Альфреда. Белокурый красавец сидел на порожке с подставленным солнцу лицом. Курил с закрытыми глазами.
— Привет! —сказал я . — Где Ичо?
— Не знаю. Соно тристе, соно деморалидзато, — тихо просипел он, не открывая глаз. —Я грустен, я деморализован.
Я улыбнулся. Спросил:
— Что случилось?
— Ичо сказал – фарингит. Совсем потерял голос. Сопли текут. —В доказательство он шмыгнул носом.
И тут подошёл Ичо с какой‑то бумажкой в руке.
— Открой глаза, бездельник! Видишь, за деревьями по ту сторону площади большой дворец? Это «Терми» – знаменитая лечебница южной Италии. Как раз для таких несчастных, как ты. Иди! Вот квитанция. Я заплатил за тебя. Иди–иди, не то пройдёт очередь.
— В очереди сидеть? – Альфред, наконец, открыл глаза.
— Иди! —прикрикнул Ичо и обратился к нам, — Почему ничего не делаете? Тут из‑за этой «Терми» тысячи людей. Прибывают машинами, автобусами… Дадим сегодня не одно – два представления. Поэтому ты, Готфрид, хватай свои афишки, расклеивай по окрестным улицам. Шанталь, помогай ему. Вернётесь, позавтракаете, и будем подвешивать батут, канат. Готовиться.
— Ужасно барабульки хочется… — сказала Шанталь.
— О кей! Сам куплю. Бегите!
За время нашего разговора Альфред всё‑таки ушёл лечиться. Я захватил в фургоне свёрнутые в трубочку афиши, два тюбика с клеем, и мы с Шанталь вышли с площади на переполненные народом улицы городка. Действительно, люди, машины, автобусы – всё стремилось к лечебнице.
— Как паломники на богомолье, — сказала Шанталь.
Только мы остановились на углу, чтобы разделить афиши и разбежаться по кварталам, рядом послышался глухой удар, скрип тормозов.
Чуть ли не к нашим ногам отшвырнуло сбитую машиной собаку. Это была, по–моему, то ли помесь колли с овчаркой, то ли просто колли. Похоже, бродячая, без ошейника. Лежала у бровки тротуара, судорожно перебирая лапами. Из глаза скатывалась слеза…
— Что ты смотришь?! – закричала Шанталь и погрозила кулаком двинувшемуся потоку автомашин. —Делай же что‑нибудь скорей! Давай отнесём её в лечебницу!
Колли дёрнулась. И застыла. Только слеза продолжала стекать по мохнатой морде.
…Впервые я видел смерть. Пол Европы проездили, в какие только переделки не попадали. Да и раньше ни в кастелло, ни в России не видел, как это бывает.