В нем их наутро и обнаружили. Картина была живописнейшая. Несчастные застыли в сидячем положении по обе стороны от основного "товара".
При этом один из экскурсантов зажал в руке бутылку с татарским кетчупом, а другой предпринял попытку откусить от окаменевшего батона "краковской" колбасы.
На большие шалости их не хватило, так как температура в диковинке поддерживалась на уровне минус 100 градусов по Цельсию.
Подозрение сразу же пало на санитаров. Дело ясное. Это они, изверги, столь безжалостным способом расправились с глупыми воришками.
Их сосед по коммуналке Смерч Катафалкович, тогда еще Руководитель Отдела сохранности "товара", гневно обличал на суде в качестве свидетеля как алчных квартирных супостатов, так и жестокосердных паталогоанатомных коллег.
Под конец речи Мертвеля обуял приступ "братания на фронте" и он предложил сторонам пойти на "мировую".
Безвинные санитары с радостью ухватились за неординарную идею мировой сделки между убийцей и жертвой, а так как судья тридцать лет прослужил ответственным сотрудником одного из следственных изоляторов и вследствие этого ничего, кроме "Встать!" и "Руки за спину!", не освоил, то он тут же с радостью утвердил доселе невиданное в международной и отечественной судебной практике мировое соглашение.
Оспаривать данную правовую новеллу было некому. Родственников "замороженные" не имели, санитаров отпустили "с миром", и коммуналка целиком перешла под единоличное управление главного свидетеля обвинения.
* * *
Достопочтенный и всеми уважаемый Заведующий Паталогоанатомическим Отделением Больницы N X Смерч Мертвель, нарвавшись на отказ журналиста посетить с экскурсией холодильник, прикусил слизистую, открыл "глазок" холодильника и предложил Макарычу провести наружное исследование его содержимого.
Макарыч заглянул и обнаружил, что вперемешку с "товаром" в нем покоятся бельгийские бананы, южноафриканские яблоки и прочая "утварь" (так Макарыч величал фруктообразные).
В другом холодильнике хранилась камерунская свиная башка с немецкими оленьими рогами. В третьем - жбан с осетинской сметаной. В следующем охлаждался армянский лаваш.
Азербайджанские помидоры, липецкие огурцы, ливанские маринады, египетская кинза, французские ананасы, тульская брынза, тюменский стручковый перец, пекинская утка, хакасский гусь, словом, почти вся мировая гастрономия гостила у знаменитого паталогоанатома.
Когда осмотр был завершен, Заведующий предложил Макарычу на месте выдать правдивый репортаж о пребывании в его родном морге.
В подтверждение серьезности намерений Руководителя Паталогоанатомического Отделения из кладовой выползли две змеи в обличьи тех самых санитаров, заключивших много лет назад мировую сделку со свежим "товаром" из эксклюзивного балабановского холодильника.
Чуть постаревшие, но столь же ядовитые, они ткнули Макарыча в холодильник с табличкой: "Для журналистов и прочих непрошенных гостей" и приняли гадючью "стойку".
Уже через полчаса репортаж Петра Макарыча о грандиозной перестройке в деятельности известного столичного морга, которая стала возможна исключительно благодаря неисчерпаемой энергии его неутомимого Руководителя Смерчя Катафалковича Мертвеля, сотрясал радиоэфир.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Тот памятный день преподнес Макарычу гениальную идею - оборудовать домашний холодильник "глазком". Теперь можно было часами наблюдать извне за пустыми полками. Так он вырабатывал терпение и выносливость. О том, насколько эти качества необходимы для жизни и последующей смерти, журналист осознал только сейчас, хотя мог бы призадуматься об этом и много лет назад, когда ваял диссертацию и захаживал в знаменитый Правовой Институт.
На вахте рядом с вахтером всегда дежурил профессор Фидель Дурашманович Антисемитов, выходец из кубинских эмигрантов-батистовцев, люто ненавидевший евреев. Всякий раз, завидев Макарыча, он свирепо рычал:
- Ты эврэй?
- Нэт! - отвечал Макарыч с подобострастным видом, так как профессор входил в Диссертационный Совет института.
Этот незамысловатый диалог между ними повторялся на протяжении двух лет. Один и тот же вопрос и однозначный ответ. Справедливости ради надо заметить, что Макарыч и взаправду не был евреем.
Профессор Антисемитов с раннего утра и до ухода последнего сотрудника неотлучно стоял на вахте, злобно курил, стряхивал пепел за шиворот вахтеру, с которым умудрялся не переброситься за весь день ни единым словом, и с пристрастием допрашивал на предмет принадлежности к библейскому народу не только Макарыча, но и всех, кто имел несчастье заявиться в институт на работу.
Допрос производился вне зависимости от служебного ранга сотрудника. Директор учреждения, академик Терпень Настоевич Оперман, в ответ похлопывал подчиненного по могучему плечу, доставал пачку жутких кубинских сигарет "Partagas", протягивал ее Антисемитову и бодро рапортовал:
- Поживешь с мое, тогда узнаешь!
Макарыч, притаившийся за колонной, никак не мог взять в толк, что имеет в виду академик Оперман. И почему он до сих пор терпит профессора Антисемитова и не увольняет его? Тем более, что ни одного научного труда профессор так и не издал, а ученое звание заимел благодаря мифическим связям в Высшей Аттестационной Комиссии по совокупности столь же мифических достижений.
Когда Ученый Секретут ВАКа Аввакум Нестандартович Гертрудов, толстозадый и лысый "голубой" крепыш, поинтересовался у Антисемитова, имеет ли он научные труды, тот с гордостью ответил:
- Нэт!
Ученый Секретут подпрыгнул и завизжал:
- Да Вы понимаете , что недостойны высокого звания "Профессора"!?!
На что Антисемитов гордо изрек:
- Да!
При этом ноги в огромных желтых ботинках он держал носками во внутрь, злобно курил и стряхивал пепел прямо на Аввакумскую лысину.
Ученый Секретут, достав из шкафа старый дырявый носок и стряхнув им пепел со своего "глобуса", пробормотал:
- Да, недостойны... . И только высшие силы принуждают нас к этому.
И включил Антисемитова в список соискателей. Эта история стала легендой в научном мире.
Какие-такие высшие силы, гадал народ в Правовом Институте, охраняют "профессора"? Почему Директор, всесоюзно известный академик Терпень Оперман, терпит его?
Как-то раз Макарыч столкнулся с академиком в институтской уборной. Терпень Настоевич достал из внутреннего кармана пиджака кусок хозяйственного мыла, начал всухую тереть им руки (воду в институте на все лето отключили) и поинтересовался, как идут у молодого аспиранта дела.
- Да вот, - бодро доложил Макарыч, - вчера справляли с приятелем пятую годовщину того дня, как он бросил пить. По этому поводу пригласили к нему домой двух подружек-лесбиянок, чтобы не мешали нам справлять.
Ну и насыропились до такой степени, что стали приставать к подружкам. А те ни в какую! Мы, дескать, так не договаривались. Ну и пришлось для порядка дать обеим в репу, а они позвали милицию.
Пришел наряд и повязал подружек. Мы за них заступились, тогда наряд повязал и нас. - Академик Оперман выронил мыло из рук. Макарыч вдохновенно продолжал. - Мы оставили подружек дома, а сами направились в милицейский "воронок".
В отделении на нас составили протокол в злостном неповиновении Советской власти. Мой приятель попытался доказать капитану, что мы Советскую власть очень даже любим, и получил за это в глаз.
Досталось и мне. - Макарыч разинул пасть и с гордостью продемонстрировал академику последствия "дружеской" встречи с блюстителями закона. - Мы не обиделись и предложили наряду продолжить вечеринку в отделении. Идея была поддержана. Гудели всю ночь, а чуть свет - я ноги в руки и в Ваш институт. Грызть гранит науки! - завершил повествование Макарыч и спросил у академика, не найдется ли у него чего-нибудь выпить, а то страшно болит голова.