Затем Фурия подошла к окну, открыла створки и высунулась на две трети своего необъятного туловища. Каким-то чудом ей удалось удержаться и не шлепнуться с пятого этажа на цветочные клумбы.
Извиваясь дождевым червяком, она вползла назад и, не обращая внимания ни на Макарыча, ни на рыжую секретаршу нежного бальзаковского возраста, ни на мужа, ни на "императора" в бутылке, стала раздеваться в такт старинным настенным часам.
Макарыч разволновался. И зря. "Стриптизерша" сняла с себя только шубу и заявила:
- Дальнейшее представление состоится за отдельную плату.
Макарыч достал мятую пятерку, позаимствованную у подружек-лесбиянок. Фурия сцапала банкноту, спрятала ее в чулок, напялила цигейку и, прихватив пожитки, гордо удалилась.
- Вот, молодой человек, - победоносно изрек академик Терпень Оперман. - Теперь Вы понимаете, что такое терпение и выносливость? А если бы я вступил с женой в дискуссию по телефону? Мой Вам совет - завсегда уходите от прямого столкновения, как бармен Муром Добрыньевич Семижилкин из "Уюта", что на улице маршала Бирюзова.
В молодые годы, - задрал орлиный нос академик, - трудился я оперативником в районном Управлении Внутренностей "Щукино" и пришел к нему выведать, кто из щипачей-завсегдатаев его бара заныкал кошелек у моего другана Калиты Расхлябовича Ротозеева с Третьей Басеенной.
Бармен заявил, что ни слухом, ни духом не ведает, о чем это я говорю. Ну тогда я и дал ему разок в рыло. - Директор Правового Института рассек кулаком воздух. - С той поры, стоило мне вломиться в его конуру, как он с ходу закладывал всех своих корешей, хотя я его ни о чем и не спрашивал.
Возьму, бывало, кружку пива и сижу. Так нет, Добрыньевич подбегает и усердно стучит:
"Вчерась Петька Косой сдал в ломбард парочку колечек, надо бы проверить. А Кол в Заднице, он же Микола Геморрой, на прошлой неделе захаживал в новых часиках. Разживился, поди, на рынке".
- Несговорчивый поначалу бармен, - вдохновенно протянул бывший опер, а ныне академик Терпень Оперман, - постиг высшую житейскую мудрость.
Семижилкин выработал в себе два основных жизненно-смертных качества: терпение и выносливость. Три года он терпел меня, хотя я представляю, что творилось у него на душе при моем появлении.
А какой нужно обладать выносливостью, чтобы повсюду успевать: барменствовать, точно обсчитывать посетителей, пристраивать на ночь девочек и наркотики, обчищать по ночам киоски, содержать шестерых любовниц, две семьи и тринадцать детей. И быть при этом в курсе всех темных дел своих дружков.
- А за пиво Вы сами платили? - полюбопытствовал Петр Макарыч.
- В том то и закавыка, что нет, - признался опер-академик. - Но даже если за три года этот бармен и выложил за меня и моих товарищей некоторую сумму (она складывалась из халявной выпивки, дармовых девочек, проплаченных потасовок с нашим участием и разного рода мелких подношений: канцелярских скрепок, неучтенных стволов и драгоценных камней, выведенных из обращения золотых царских монет и тому подобных безделушек), то приобрел значительно больше. Его гадюшник был под моей надежной "крышей"!
В приступе откровения академик Терпень Оперман хвастанул, что и сам пару раз под покровом ночи выползал с терпеливо-выносливым барменом Муромом Семижилкиным на "дело", но, к глубокому сожалению, безрезультатно.
В киоске, что на улице маршала Рыбалко, они ничем не поживились, кроме цветных карандашей и стоптанных башмаков киоскерши (впрочем, бармена Добрыньевича - искушенного ножного фетишиста, улов удовлетворил), а в будке на улице Рогова обнаружили жену бармена с одним из местных постовых и так увлеклись наблюдением за их любовной игрой, что совсем забыли, зачем пришли, а тут уже и рассвело.
Неудачливый грабитель Терпень Оперман залпом добил "французского императора", встал и вышел из кабинета вслед за своей бестией.
Макарыч и огненно рыжая секретарша академика Муза проследовали в Директорскую комнату отдыха.
По окончании сеанса вуайеризма (академик наблюдал в монитор за проделками молодых, тем самым делая свой дух еще более твердокаменным), Терпень Оперман вернулся в кабинет и спросил Макарыча, развалившегося в его кресле с видом стайера, только что победившего в забеге на десять тысяч метров с препятствиями, понимает ли он теперь, почему насквозь фальшивый профессор-недоумок Антисемитов по сей день дебильничает с цыгаркою на вахте Правового Института и безнаказанно проклинает евреев?
- Терпение и выносливость, молодой человек! Выносливость и терпение! Более того, - из левой ноздри академика пошел пар, - я специально каждый день снабжаю Дурашмановича кубинскими сигаретами. Вы обращали внимание, какие кубинцы энергичные и подвижные ребята?
Так вот, именно потребление супертонизирующего курева Острова Свободы, - выдвинул Оперман совершенно неожиданную версию, - неотвратимо дрейфует Батистовую башку Фиделя Антисемитова к берегам Острова Невменяемости, превращая ее в "полный Самарканд". А мне только это и нужно.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Изучая в глазок содержимое холодильника (состоящее, как известно, из пустых полок), Макарыч с чувством глубокой благодарности вспоминал великого академика, которому стукнуло восемьдесят пять годков. Он бодр, весел и до сих пор служит в обновленной, теперь уже российской Академии Наук.
Живет-здравствует и супруга Терпеня Настоевича Опермана, колоритная старая Фурия со многими неизвестными. Она руководит хором Дома Престарелых в Староваганьковском переулке. Согласно Уставу, разработанному лично Фурией, хор состоит исключительно из мальчиков не старше восьмидесяти одного годика и ростом не выше одного метра пятидесяти трех сантиметров.
Рассказывают, что в тихую Рождественскую ночь Фурия прокралась на третий этаж в комнату 305 и отметелила скалкой шестерых старушек, игнорирующих ее дебильный хор.
На самом деле бабульки просто не могут самостоятельно передвигаться. Штат Дома Престарелых состоит из маразматика-Директора в лице отставного таможенника Декларация Контейнеровича Левакина, вечно пьяного повара Бээфа Подкайфовича Подливкина, токсикомана со стажем, и бывшего карманника, а ныне бухгалтера Дебета Двояковича Плуторукова. А вот ответственного за вынос немощных тел для посещения хоровых тусовок штат не предусматривает.
Здравствует и бывший Проректор по науке Сталестроительного Института Хохлач Стальевич Закалялко.
Он женился-таки на своей секретутке Ядвиге. Институт разогнали, так как сразу после выхода знаменитого антиалкогольного Указа весь коллектив, начиная с Ректора (члена ЦК КПСС) и заканчивая уборщицами, ударился в беспробудное пьянство и изощреннейший разврат.
И тогда Ядвига плюнула на Хохлача и обзавелась переньком из Липецка Кретином Кошмаровичем Родословновым, у которого за плечами висела солидная жизненная школа в виде трех классов и условной уголовной статьи за избиение в Храме Пресвятого Новолипецкого Металлургического Комбината имени Плеханова трех благочестивых прихожанок, отказавших ему в подаянии и сексуальной близости.
Ядвига с подачи паренька разработала дьявольски хитрый план избавления от опостылевшего и безработного супруга. Она разбавит в трех литрах борща литр желтого мышьяка. Летчатка блестяще выдержала лабораторное испытание на подъездном бомже Распутке, окачурившимся с трехсот граммов, разведенных доброй девушкой Ядвигой в стакане бормотухи. После формальных похоронных мероприятий, выдержав положенные девять дней, они с липецким дегенератом распишутся и будут жить-поживать до скончания Саддама в четырехкомнатной квартире будущего покойника на Украинском бульваре.
Плохо знали ребята старого Хохлача Закалялко! Сожрав тарелку борща, он завалился спать, проснулся ни свет, ни заря, махнул два стакана горилки, залез в холодильник, достал кастрюлю с борщом и, не разогревая, вылакал и вылизал ее. Потом разбудил жену и наказал состряпать еще пару ведер борщеца, причем непременно добавить "пикантных специй".