Это восклицание возбудило общий смех; но спор продолжался бы бесконечно, если бы не раздалось: «кушать подано!»
Мысли самых горячих спорщиков внезапно вынырнули из бездонной глубины, и все, как будто по слову: «марш!» двинулись в столовую.
Иван Иванович угощал московского гостя как будто у себя дома и возбуждал в нем аппетит своим собственным примером. Магнат дивился и на Ивана Ивановича и на многих ему подобных, как на адовы уста, которые так же глотают жадно души au haut go?t [199].
– Русский стол похож, – сказал он, – на французский.
– О, нисколько: это французский стол, – сказал Иван Иванович, – иногда, для разнообразия, у нас бывают русские щи, ватрушки и особенно уха.
– Ах, да, chavez-vous, мне еще в Вене сказали, что в России свой собственный вкус не в употреблении. Впрочем, в самом деле: stchstchi! vatrouschky! oukha! diable! [200] Это невозможно ни прожевать, ни проглотить.
Гастрономическая острота возбудила снова общий смех и суждения о вкусах.
После обеда условленная партия преферанса уселась за стол в infernale [201], но Иван Иванович предуведомил, что в десять часов он должен ехать на свадьбу к Туруцкому.
– Сходят же с ума люди! Жениться в эти года и на ком! – сказал князь.
– Это удивительно! – прибавил seigneur, – неужели в самом деле Туруцкий женится на француженке, которая содержалась в тюрьме и которую взяли на поруки?
– Женится, – отвечал Иван Иванович, – но как хороша эта мадам де Мильвуа!
– Взята на поруки? выходит замуж, француженка? Мадам де Мильвуа? – спросил с удивлением Волобуж.
– А что? Неужели вы ее знаете?
– Статная женщина, не дурна собою, вместо улыбки какое-то вечное презрение ко всему окружающему.
– Именно так! Мне в ней только это и не понравилось. Так вы знаете ее? Да где же?
– Chavez-vous, это моя страсть, я потерял ее из виду и опять нахожу!… выходит замуж, говорите вы?
– За одного богача.
– Браво!
– Где ж вы с ней встречались?
– Разумеется, в Париже.
– О, так ей приятно будет встретить вас здесь!… И для Туруцкого, верно, будет это маленьким несчастием. Я скажу ей…
– Напрасно; она меня не знает. Впрочем, я бы очень рад Пыл возобновить маскарадное знакомство; я у нее непременно Куду. Где она живет?
Иван Иванович рассказал адрес дома Туруцкого и звал Волобужа ехать вместе с ним смотреть русский обряд венчания.
– Вместе не могу ехать, – отвечал он, – мне еще надо побывать дома; я приеду.
Партия преферанса скоро кончилась, князь вызывал на другую.
Иван Иванович соглашался, но Волобуж отказался решительно.
– В другое время хоть сто; я охотник играть в карты.
– Так завтра ко мне, – сказал князь, – мне желательно хоть сколько-нибудь воспользоваться пребыванием вашим в Москве, тем более что вы, верно, долго у нас и не пробудете.
– Право, сам не знаю; это зависит от обстоятельств: от собственного каприза или от каприза судьбы. У такого человека, как я, только эти два двигателя и есть.
Распростившись с своими партнерами, Волобуж вышел из клуба, сел в коляску и велел ехать по сказанному адресу в дом Туруцкого.
– Так вот она где! Мадам де Мильвуа! Скажите, пожалуйста! – разговаривал он вслух сам с собою. – К ней, сейчас же к ней!… Посмотрим, узнает ли она меня?… Выходит замуж!… Это пустяки! Я ей не позволю выходить замуж!… Это мечта!… Несбыточное дело!
– Вот дом Туруцкого, – сказал наемный слуга, сидевший на козлах и облаченный в ливрею с галунами, на которых изображен был так называемый в рядах общий дворянский герб.
– На двор! к подъезду! – скомандовал магнат, и когда коляска подъехала к крыльцу, он выскочил из нее, не останавливаясь и не спрашивая у швейцара, дома ли господин, госпожа или господа, вбежал на лестницу, не оглядываясь ни на кого из дежурных слуг, вскочивших с мест, прошел переднюю, как доктор, за которым посылали нарочно, которого ждут нетерпеливо, который торопится к опасно больному и который знает сам дорогу в самые отдаленные и заветные для гостей покои дома.
В зале, однако ж, встретив лакея, он крикнул:
– Мадам тут?
– Сюда, сюда пожалуйте-с.
По указанию своротив направо, Волобуж вошел в дамский кабинет, остановился, осмотрелся.
– Теперь куда? Прямо или влево?… здесь слышатся голоса…
Волобуж подошел к двери, хотел взять за ручку, но дверь вдруг отворилась и из нее вышел с картонкой в руках и с завитым хохлом что-то вроде французского петиметра.
– Мадам тут? – спросил Волобуж.
– Monsieur, она одевается.
– Хорошо!
И, пропустив парикмахера, он вошел в уборную, где сидела перед трюмо дама в пенюаре и, казалось, любовалась роскошной уборкой головы.
– Кто тут? – проговорила она по-французски, не оглядываясь. – Я сказала, чтоб никто не смел входить, покуда я не позову!
– Madame, я не слыхал этого приказания и прошу извинения, – сказал Волобуж, преклонив почтительно голову.
– Кто вы, сударь?
– Madame de Milvoie [202], венгерский дворянин Волобуж осмеливается представиться вам…
– Что вам угодно? это странно, входить без спросу!
– Простите меня, я хотел только удостовериться, действительно ли вы та особа, которой я был некогда не противен… О, похожа… очень похожа!
– О боже! – вскричала дама, всмотревшись в лицо магната.
– О боже! она, она! – вскричал и Волобуж, приняв сценическую позу удивления, – это ты, ты!
Дама затрепетала, дух ее занялся, бледность выступила на лице ее сквозь румяны; она походила на приподнявшегося из гроба мертвеца в венке и саване.
Она хотела, казалось, кликнуть людей, взялась за колокольчик, но дрожащие губы не могли издать звука, поднявшаяся рука опала.