– Стой! стой!
– Что такое?
– Сделайте милость, сударь, пожалуйте в дом. Барин приказал просить вас Христом богом: госпожа заболела.
– Да, братец… видишь, – сказал Иван Данилович.
– Сделайте милость, хоть на минутку! Уж там не моя будет вина, как вы сами откажетесь.
– Ах ты, господи! – проговорил Иван Данилович с досадой.
– Что ж делать, душа моя! – сказала Марья Ивановна, – нельзя же, люди помощи просят.
– Уж конечно, – пробормотал с досадой и Филат, – как поймали за хвост, так не уйдешь!
– Ну, нечего делать, схожу на минуту, – сказал Иван Данилович.
Навстречу ему другой посланец, третий, наконец сам Чаров.
– Сделайте одолжение, помогите жене моей, – сказал он, взяв руку Ивана Даниловича и ведя его в покой, где Саломея лежала в постели и стонала.
– Ernestine!… вот доктор.
Иван Данилович посмотрел на нее, взял руку, считает биение пульса, качнул головой. Чаров испугался. «Пустяки!» – думает Иван Данилович.
– Сделайте милость, помогите, я вам буду благодарен по гроб.
– Я принесу лекарства из своей аптечки, это ничего, пройдет, – сказал Иван Данилович.
Нечего делать, надо было вытаскивать из брички чемодан, из чемодана аптечку, из аптечки пузырек.
– Подожди, душа моя, я сейчас, – сказал Иван Данилович жене, – между тем уложите опять все в бричку.
– Да, сейчас! – сказал Филат, – что у барыни-то, верно, спазмы?
– Спазмы.
– Ну, будет такой же час, как у полковницы.
Филат отгадал. Капли поуспокоили чуть-чуть Саломею; но Чаров решительно сказал Ивану Даниловичу, что он его не пустит, покуда жена его не почувствует себя вполне здоровою, и тут же, что называется, с оника дал ему сто рублей серебром. Иван Данилович не из денег, но по доброте сердца и по пиленной просьбе дал слово остаться еще на день, уверяя, что это пройдет само собою. Но когда Иван Данилович возвратился на квартиру, объявил жене, что остается до завтра, вынул из кармана ассигнацию и развернул – Машенька ахнула, а он остолбенел.
Деньги… но кто не знает, что только дай деньги в руку, воображение тотчас же начинает писать бюджет необходимых расходов и так займется этим делом, что все забыто.
Филат повесил голову.
– Что ж, сударь, кушать, что ли, готовить? – спросил он Ивана Даниловича поутру, когда тот торопился навестить вольную.
– Нет, нет, мы поедем сейчас же! – отвечал Иван Данилович, уходя.
– Да! поедем! Барыньке-то голодом просидеть, покуда поедем?
И он начал готовить суп из той самой курицы, которая высидела болтунов.
– Что, как чувствует себя ваша супруга?
– Не совсем еще… вот не угодно ли войти.
– Что, сударыня?
– Скажите ему, что спазмы утихли… но вот здесь болит, – отвечала Саломея по-французски, указывая на бок. – И голова очень дурна.
«Хм! придется составить микстурку…» – подумал Иван Данилович. – Я пришлю вам микстурку, так извольте давать через час по ложке, и все пройдет; а уж меня извините, мне, ей-богу, надо ехать.
– Нет, как вам угодно, я вас убедительно прошу пожертвовать мне несколькими днями, – сказал Чаров.
– Он хочет ехать? – спросила Саломея, – пожалуйста, не отпускай, я здесь умру без помощи… Я чувствую страшное расслабление.
– Я ни за что не пущу его, – отвечал Чаров и уговорил Ивана Даниловича остаться еще на день, потом еще на день.
– Да помилуйте, я не могу, – сказал, наконец, решительно Иван Данилович, – я служу, остался здесь без отпуска, мне надо непременно ехать.
– Ска-а-тина! – сказал по привычке Чаров, но про себя. – Послушайте, Иван Данилович, угодно вам будет принять мое предложение?
– Какое?
– Быть медиком при моих именьях, с двумя тысячами рублей жалованья. Квартира здесь в доме, во флигеле, экипаж, прислуга, провизия и, наконец, все, что вам угодно?
Иван Данилович задрожал от неожиданного счастья. Прослужив определенный срок в полку, он давно уже рассуждал с женой о затруднениях походной жизни с семейством и желал получить какое-нибудь оседлое местечко с хорошим жалованьем.
– Я поговорю с женой, – сказал он Чарову и тотчас же побежал на квартиру, и вместо всех разговоров и совещаний крикнул: – Маша! Я выхожу в отставку.
Марья Ивановна побледнела, не понимая, что это значит.
– Поздравь, душа моя, и меня и себя: две тысячи рублей жалованья, квартира, прислуга, экипаж, провизия!…
Марья Ивановна всплеснула руками от радости. Он рассказал ей о сделанном предложении, и туг же вместе сочинили они счастливую свою будущность; решили, и Иван Данилович пошел в дом, объявил Чарову, что он согласен и тотчас же подаст в отставку.
– Очень рад, – сказал Чаров.
Филат, готовя кушанье в задней избе, ничего не знал и не ведал об этом решении.
– Филат! Филат! – закричала Марья Ивановна, когда он пришел накрывать на стол, – знаешь ли что?
– Что, сударыня?
– Ведь мы остаемся здесь»
– Как?
– Иван Данилович выходит в отставку.
– Владыко ты мой, царь небесный! что это он вздумал?
– Да как же, – продолжала Марья Ивановна, – он будет медиком при этом именье, будет получать две тысячи в год жалованья, квартиру, экипаж, прислугу…
– Ооо! Господи ты мой! – завопил: Филат, хлопнув тарелку об землю.
– Что это ты, Филат, бог с тобой! – вскрикнула Марья Ивановна, вздрогнув, – ты испугал Леночку.
– Ничего, – отвечал Филат, выходя из комнаты.
Вышел он, остановился посреди двора и зарыдал. Это были первые слезы Филата после того, как ему забрили лоб. Солдатская душа даром не плачет.
Выплакался, постоял на месте, задумавшись, вздохнул, пошел, споткнулся на камень… – пьфу!… – да как схватит его, хлоп об стену…