– Собака проклятая!
Снова вздохнул и побрел на кухню. Но тут словно как запретили ему заботиться обо всем, словно как не его уж дело быть кухмистером, чумичкой, прачкой, слугой. Постоял, постоял – пошел к воротам, сел на завалинку.
Вот Иван Данилович торопится что-то домой.
Филат и не думает вставать перед ним.
– Филат! – кричит издали Иван Данилович. Филат не отвечает.
– Филат! – повторяет Иван Данилович, озабоченный каким-то душевным довольствием, – собирай сейчас все, да переносить в дом… там покажут тебе комнаты…
– А обедать-то когда? – спросил Филат, вставая.
– Не нужно, там будет у нас и стол поварской.
– Иван Данилович! – проговорил Филат упрекающим голосом и качая головой.
– Ну?
– Иван Данилович! Бог с вами! Что вы делаете?
Как ни крепился Филат, а слезы брызнули, и он, закрыв лицо руками, зарыдал.
Иван Данилович как будто вдруг очнулся от очарования, понял упрек, остановился, смотрит на Филата, задумался.
– Иван Данилович! – начал снова Филат, – кого вы это слушаетесь, сударь, такие дела делать!… Барыньки, что ли, послушались? Молода еще Марья-то Ивановна советы вам давать выходить в отставку… На деньги польстились: жалованья стало мало… Поди-ко-сь! много человеку нужно: до сей поры жили же!… а тут вдруг, ни с того ни с сего… Ну, мало, возьмите и мое, какое ни на есть, все-таки деткам-то вашим на молочко да на кашку достанет… С меня и пайка довольно…
– Иван Данилович! – раздался из окна голос Марьи Ивановны.
Филат умолк. Иван Данилович, повесив голову, вошел в избу. Марья Ивановна сидела у окна и заливалась слезами.
– Машенька, душа моя, о чем ты плачешь? – спросил Иван Данилович, испугавшись.
Он привык к слезам полковницы и всегда смотрел на них равнодушно, но слезы Марьи Ивановны как будто канули ему па сердце.
– О чем ты плачешь, друг мой? – повторил он.
– Ни о чем, – проговорила Марья Ивановна и еще горчее залилась слезами.
Не понимая причины, Иван Данилович насилу унял слезы ее.
– О чем же ты плакала?
– Мне показалось, что вы передумали… Филат вам, бог знает, что наговорил…
– Помилуй, я буду слушать Филата! Вот тебе раз!… Что я, Вася, что ли, которому он сказки рассказывает… Филат! – крикнул Иван Данилович, – укладывай! да переносить все в дом!
– Да что, Иван Данилович, я уж вам не слуга: я служил вам, покуда вы на царской службе были; а теперь у вас там, чай, есть целая дворня…
– Как ты смеешь грубиянить?
– Я не грубияню, а правду говорю.
Иван Данилович вспыхнул гневом и заходил по комнате.
– Я сама уложу все, – сказала Марья Ивановна и бросилась все прибирать.
– Уж не извольте беспокоиться, сударыня, – сказал Филат, – не ваше дело.
В это время вошел человек, присланный от Чарова.
– Барыня приказала просить вас поскорее к себе, – сказал он, – а если что нужно переносить из поклажи, так я привел с собой двух человек.
– Вот кстати, – сказал Иван Данилович, – распорядись, душа моя, а я пойду.
– Хорошо, – отвечала Марья Ивановна с веселым взором и велела было пришедшему человеку нести чемодан.
– Куда нести? – крикнул Филат, – нет уж, я не дозволю чужому человеку дотронуться до господского: я за все отвечаю. Ступай, брат! на руках-то тебе ничего не достанется нести: у нас есть бричка. Всякое дело хозяина знает. Ступай!
– Как прикажете? – спросил лакей у Марьи Ивановны, воображая, что Филат, верно, пьян.
Затронутое самолюбие взволновало ее, но, боясь грубого Филата, она проговорила:
– Ступай! он сам уложит и перевезет.
Ни слова не говоря, надутый, как мышь на крупу, Филат исполнил свое дело; уложил все в бричку, запряг лошадей и донес Марье Ивановне, что все готово.
Переезд был не далек. Флигель по ветхости неудобен был для жительства. Ивану Даниловичу с семьей отвели две комнаты в доме; две комнаты, проникнутые насквозь тлением; но потолок еще держался, стены стояли; обои прикрывали смертные недуги их; но гноище проросло грибами из-за подполья. Их очистили, и комнаты, уставленные прочной старинной мебелью, показались для Марьи Ивановны, после черных и душных изб, роскошью, какой лучше желать нельзя.
Для прислуги дан был дворник и его единородная дщерь Татьяна. О завтраке, обеде, ужине, самоваре нечего было беспокоиться: в определенное время все это являлось, как в волшебных сказках. Толстый буфетчик придет, молча раскинет скатерть, поставит приборы, принесет кушанье, доложит: «Готово кушать, самовар готов!» – и дай бог только хороший аппетит.
Филату негде уже приткнуться, не о чем похлопотать. Ходит, повеся голову, посмотрит на все да вздохнет. Ивану Даниловичу некогда обращать на него внимание. Иван Данилович написал уже прошение об отставке, отослал с нарочным в город на почту и стережет здоровье Саломеи, которая что-то расхворалась. Марья Ивановна и позабыла о Филате. Она еще восхищается всеми удобствами новой жизни.
Ходит Филат как убитый; сначала звали его на кухню обедать; «убирайтесь вы, с вашим обедом!» – отвечал он. Оставался еще запас черного хлеба, испеченного им для господ и для себя. Отрежет ломтик, съест, запьет водицей и сядет на крылечке или пойдет к воротам, как дождевая туча. Там никто не видит, как он утирает слезы.
Пройдет мимо его Иван Данилович, он встанет и стоит, повеся голову, покуда он пройдет. Но что-то у него на душе, что-то он сказал бы ему, да язык не поворотится. Вот вышел запас хлеба, провианту нет, неоткуда получать, а просить куска хлеба Филат не станет. Денег у него ни копейки.
Думает Филат думу, и надумался. Вошел к Ивану Даниловичу, который занят был составлением лекарства.