– В Москву!… – проговорила Саломея, задумавшись.
– Когда твое здоровье поправится, мы возвратимся тотчас же сюда; а между тем здесь все будет возобновлено к нашему приезду, и мы проведем лето в блаженном уединении, – сказал Чаров, взяв руку Саломеи.
Саломея не отвечала ни слова, глубоко вздохнула.
– Так ли?
– Ах, постойте! Я не могу переносить принуждений. Чаров встал с места, также вздохнул и начал ходить по комнате.
Между тем Иван Данилович распростился с Марьей Ивановной и помчался в город пополнять свою аптечку.
Марья Ивановна была в отчаянии. Она не испытала еще горя разлуки. Ей страшно было отпустить Ивана Даниловича в дорогу без себя; бог знает, что может случиться. Со слезами на глазах она проводила Ивана Даниловича, простояла до сумерек на крыльце, смотря на дорогу, возвратилась в комнату как убитая, не спала целую ночь, просидела целое утро у окна и в этом положении забылась, несмотря на крик и шум детей.
Но вот около полудня возвратился благодатный. Соскочив с повозки, Иван Данилович вбежал в комнату, крикнул: «Машенька!», бросился к жене и так перепугал ее, что она, очнувшись, задрожала, насилу пришла в себя и, вместо радости, залилась слезами.
Успокоив ее, Иван Данилович принялся составлять микстуру; составил и побежал на другую половину. Двери заперты; никого нет.
Он в переднюю, и в передней пусто. Он опять к дверям, постучал легонько – никто не отвечает.
– Что ж это значит?
Вышел на крыльцо. Видит, что Трифон запирает ставни.
– Трифон, где люди?
– Какие?
– Да вот… ваши, – проговорил Иван Данилович.
– Какие наши? Господские-то? Уехали с барином.
– Как уехали?
– Да так, как уезжают. Барин поехал в Москву, и они за ним.
– А госпожа?
– А госпоже-то здесь, что ли, остаться одной?
– Да ведь она больна.
– Ага; ее так-таки сам барин под руки в карету посадил.
– Да скажи пожалуйста… Как же это… – продолжал расстроенный этой новостью Иван Данилович.
– Как, как?
– Да скажи пожалуйста… ведь… да что ж барин сказал, уезжая?
– Ничего не сказал. Он такой был, что-то не в духе. Чуть-чуть было не прибил кучера за то, что лошади дернули, как он сажал госпожу-то в карету.
– Хм! – произнес Иван Данилович, задумавшись и возвращаясь в свои комнаты. – Машенька, помещик-то уехал в Москву; что ж ты мне ни слова не сказала?
– Да и я не знала, мне только сейчас сказала Татьяна; я спросила, что ж не подают чай, а она говорит: «да кому ж подавать-то: буфетчик уехал с барином».
У Ивана Даниловича руки опустились.
– И все уехали, и повар уехал, и обеда не готовили… я не знаю, что ж мы будем обедать?… – сказала смущенная Машенька, смотря на Ивана Даниловича.
– Что ж это такое, – проговорил он, – я уж этого и не понимаю?… Верно, она опасно заболела… Он, верно, сделал какие-нибудь распоряжения… Пошли Татьяну за управляющим Васильем.
– Ох, подите вы! пойду я к этому озорнику! – отвечала Татьяна.
Иван Данилович отправился сам.
Управляющий Василий был не что иное как дворовый человек, которому поручено было собирать и доставлять к барину оброк с именья.
– Барин уехал? – спросил Иван Данилович.
– Уехал, – отвечал Василий, который привык только с барином и при барыне говорить по-человечески.
– Он… говорил насчет меня что-нибудь? – продолжал Иван Данилович.
– Что такое-с?
– Насчет положенья… обо мне?
– Об вас? Никак нет, ничего не говорил, – отвечал Василий, посмотрев искоса на Ивана Даниловича.
– Это странно!
– Да вам подводу, что ли, ехать отсюда?
– Какую подводу, когда барин твой предложил мне быть медиком при этом именье.
– При этом именье? – повторил Василий подозрительно. Ему тотчас же пришло в голову опасение, чтоб Иван Данилович не сделался в имении господским глазом.
– Да, при этом именье. Он сказал, что мне будет доставлено здесь все необходимое.
– Не знаю; тут у нас ничего нет.
– Каким же это образом? Мне нужна провизия, и по крайней мере кухарка.
– Этого уж я не знаю.
– Но, вероятно, барин забыл отдать тебе приказ.
– Не знаю; у нас провизии никакой тут нет, ни заведений нет никаких, – пробормотал Василий под нос себе, зевая.
– Я напишу к барину, а между тем мне нужно что-нибудь есть, – сказал взволнованный Иван Данилович.
– Этого уж я не знаю, – повторял Василий с убийственным равнодушием.
В отчаянии и недоумении что делать, Иван Данилович возвратился в дом.
– Забыл распорядиться насчет меня! Это ни на что не похоже! – крикнул он, хлопнув фуражку на стол, – что мы будем делать?… Это ужас!… Наконец, что-нибудь есть надо, а тут никакой даже провизии!…
Но Марья Ивановна кое-как распорядилась уже о чае к обеде. Сама поставила чайник, Татьяну послала купить на селе курицу, масла, молока, каких-нибудь овощей.
– Что ж ты беспокоишься, что за беда такая, что забыл, – говорила Марья Ивановна в утешение мужу, – и ты, я думаю, забыл бы все, если б я, избави бог, опасно заболела. Напиши к нему, вот и все. Он и пришлет приказ управляющему отпускать нам все, что нужно.
– Напишу, – проговорил Иван Данилович, – да это… все-таки неприятно… сесть на мели!… Если б знал… черт бы меня принудил подавать в отставку!… да еще и Филата отпустили…
– Полно, пожалуйста, как тебе не стыдно говорить такие вещи!…
– Да, говорить!…
Утолив свой голод стряпаньем Марьи Ивановны, Иван Данилович успокоился.
– И в самом деле, – сказал он, – с таким капризным чертом, как его жена, не трудно все забыть. Я ему напишу.