Саломея с содроганием взглянула на Несеева. Она была между огнем и полымем и не знала, куда броситься.
– Ах, избавьте меня от этого злодея, который причина всех моих несчастий! – вскричала она прерывающимся голосом.
– Очень могу избавить, – продолжал Несеев значительно, – потому что этот господин, как я догадываюсь, мошенник.
– Он меня преследует… Я расскажу вам мою встречу с ним… Я должна была бежать из Франции с человеком, которого я любила…
– Вы эмигрировали, вероятно, во время революции? – спросил Несеев простодушно или с намерением, трудно было решить.
– Да, именно, – отвечала Саломея, – мы приехали в Киев… Там этот злодей под именем графа Черномского познакомился с моим мужем.
– Герцогом де Мильвуа?
– Мы путешествовали инкогнито… – отвечала Саломея неопределительно.
– У-хм!
– И обыграл его совершенно, – продолжала она. – Муж мой заболел с отчаяния и умер… Тогда этот злодей стал преследовать меня… Чтоб спасти себя от его преследований и не просить милостины, я решилась идти в гувернантки к одному помещику… Но он и там не оставил меня в покое; подкупил людей… Однажды, ввечеру, я ходила одна по саду, вдруг меня схватили и повезли… От страшного испугу у меня сделалась горячка… Вероятно, это только и было причиною, что он меня бросил больную в каком-то городе…, Там меня приняли бог знает за кого!…
– Это ужасно! – сказал Несеев, напрягая голос к выражению участия.
– О, если б вы видели мое положение тогда!… Как иностранку, меня никто не понимал, и отправили сюда… Но я вам доскажу после; теперь нет сил!…
– Хм! Я тотчас узнал по полету, что это за птица! – сказал Несеев. – О каком же это супруге вашем Федоре Петровиче начал было он по-русски?…
Саломея невольно смутилась.
– Это он в насмешку мне говорил… мужа моего звали Теодором…
– Послушайте, мадам Ernestine, – сказал Несеев, я всему верю, что вы говорите мне, потому что нельзя не верить тому, кого страстно полюбишь… Но, однако ж, я верю на условиях… У меня квартира не так великолепна, но очень удобна… При вашем положении…
– А! да вы сами, сударь, злодей, в своем роде! – вспыхнув, вскричала Саломея, – злодей, который хочет пользоваться бедой несчастной женщины!…
– Да-да-да, – проговорил насмешливо Несеев, – так!… за то, что я вам предлагаю приют от беды, которая вас ожидает, я – злодей?
– Подите вон! Не нужны мне ваши приюты!
– В таком случае, мадам la duchesse [297], вас будут завтра допрашивать: кто вы, сударыня, такие и какие сношения имеете с мошенниками?
Несеев встал, сделал несколько шагов к двери, остановился и кинул на Саломею вопросительный взгляд, согласна она или нет? Но она гордо вскинула голову и показала ему двери. Он вышел.
IV
Возвратясь домой довольно поздно, Дмитрицкий уложил несколько пачек ассигнаций в шкатулку, надел длинный сюртук и бархатный фесик на голову и пошел к Рамирскому.
– Барин уж почивает, – сказал слуга.
– Дай мне взглянуть на него.
И Дмитрицкий, взяв свечу, тихо подошел к постели Рамирского.
– Сон спокоен и крепок… он улыбается во сне… он счастлив!… И я счастлив, Федя, что доставил тебе этот сон. Спи с богом! – проговорил тихо Дмитрицкий, взглянув на Рамирского. И пошел к себе.
– Здесь он? – раздалось вполголоса, когда Дмитрицкий подходил слабо освещенным коридором к своему номеру.
– Здесь, – кто-то отвечал, – сейчас только приехал.
– Эгэ! Это что такое? – проговорил про себя Дмитрицкий, приостановись и видя столпившихся у дверей его номера полицейских чиновников с жандармами.
– Ну, идем на приступ, Несеев.
– Э, нет я вперед нейду.
– Э, трус!
– Отворяй!
– Вы стойте у дверей, и никого не выпускать! – кто-то прокомандовал тихо жандармам.
– Несеев? а! нечаянный знакомец!… Так это по милости Саломеи Петровны! – проговорил про себя Дмитрицкий и, поворотив в другую сторону коридора, поспешно пробежал на заднее крыльцо. Выбравшись на маленький дворик, он вышел на улицу и крикнул стоявшим у ворот извозчикам:
– Эй! в Тверскую-Ямскую!
– Садись, господин! три гривенника! – отозвались они в один голос.
– Не по деньгам! четвертак, да и того не дам. – Садись, барин!
– Пошел живо!… Поезжай прямо! – скомандовал Дмитрицкий, когда извозчик хотел поворотить по Тверской, – я еще заеду на минутку.
– Как же это: еще и заезжать за четвертак-то?
– Прибавлю!
Из улицы в улицу, из переулка в переулок, то вправо, то влево, Дмитрицкий подъехал, наконец, к воротам одного небольшого дома, соскочил с дрожек и вбежал в калитку. У входа в одно из надворных строений стояла тройка, запряженная в телегу.
В темных сенях Дмитрицкий столкнулся с кем-то, только что вышедшим из дверей.
– Это кто?
– Тришка, это ты?
– Кто ты такой?
– Поди сюда, – отвечал Дмитрицкий, взяв за руку встретившегося ему в дверях человека и отворяя двери.
– Ба, ба, ба, – проговорил, крякнув, известный уже нам Трифон Исаев, входя за Дмитрицким в покой, где какая-то старушонка, перекрестив лоб, ложилась уже спать.
– Узнал?
– Да это что за чудеса? откуда, господин?
– Теперь не время разговаривать, – отвечал Дмитрицкий, – поздно, я спать хочу, ступай, заплати моему извозчику у ворот три гривенника.
– Хм! Да это-то ничего, три гривенника, – сказал Трифон, поглаживая свою бородку и оглядывая Дмитрицкого, – да извозчик-то где взят: на ходу или на вороту?
– Это что такое? – спросил Дмитрицкий, – а! понимаю! На вороту, под носом у беды?…