Эти галеры занимались ловлей губок в излюбленном месте у порта Махдия, но поскольку все равно приходилось ждать улучшения погоды, то было решено попытаться добыть губки еще здесь, поближе к дому. Капитан Деметриос Кондос, он же старший водолаз, приказал одному из своих подчиненных Элиасу Стадиатису надеть шлем и отправиться на поиски.
Стадиатис спустился па 150 футов и встал ногами на затонувшее судно. Само судно он не мог разглядеть, хотя вода была чиста, как хрусталь, ибо оно, пролежав на дне более двух тысяч лет, было погребено под курганом из отвердевшего ила.
Однако часть груза этого судна виднелась в воде. Стадиатис, все мысли которого были сосредоточены на поисках губок, испугался при виде этих казавшихся живыми предметов: огромных белых лошадей, то вздыбленных, то лежавших на спине вверх копытами; обнаженных мужчин и женщин белого или бронзового цвета, в большинстве случаев наполовину зарывшихся в ил. Стадиатис взялся за бронзовую руку, и она отломилась. В панике он дал сигнал подъема. Вытаскивая его на поверхность, капитан Кондос ожидал увидеть у него в руках губки; увидев же эту находку, он быстро сообразил, что она значит. Он тут же спустился под воду сам, взяв с собой рулетку, и быстро осмотрел затонувшие предметы. Затем вместе со Стадиатисом отправился в Афины, после чего была организована первая, подлинно греческая археологическая экспедиция. Эта было большое событие в жизни Греции, да и всего мира, поскольку экспедиция положила начало подводным раскопкам.
Практически раскопки пришлось проводить неспециалистам, ибо никто из археологов никогда раньше под воду не спускался и не был даже подготовлен к тому, чтобы попытаться это сделать. Да вряд ли их можно было и обвинять в этом: в те времена такая глубина даже профессионалам представлялась очень большой, поскольку еще не было известно о принципе ступенчатой декомпрессии. Водолазы ограничивали время пребывания под водой пятью минутами, причем даже в хорошую погоду совершали не более двух погружений в день, чтобы избежать заболевания кессонной болезнью.
Но и эти предосторожности оказались недостаточными: из первой шестерки водолазов, привлеченных к работе, двое на всю жизнь остались калеками, а один умер. Все водолазы были малограмотными ловцами губок и не имели никакого представления о технике археологических раскопок. Они занимались этой работой по тому, что ею не мог заниматься никто другой. Результатом их трудов являются поднятые мраморные и бронзовые скульптуры, хранящиеся в Национальном музее Греции, куда их вернули через две с лишним тысячи лет. Как и в случае со скульптурами Элгина, их похитили из греческой столицы и, по-видимому, везли в Рим. То были не первые произведения древней скульптуры, поднятые со дна моря. Рыбакам приходилось захватывать сетями разные предметы, в том числе головы, конечности, туловища, а иногда и целые античные статуи. Вместе с рыбой поднимались также золотые монеты, золотые и серебряные чаши и тарелки. Много было поднято терракотовых кувшинов, называемых амфорами. Греки и римляне применяли эти кувшины с двумя ручками для храпения воды, вина, масла, духов, зерна и т. п. До того как у острова Антикитира было обнаружено затонувшее судно, рыбаки, вылавливавшие амфоры, просто опрокидывали их, чтобы вытряхнуть рыбу, если она туда попадала, и бросали опять в море. Теперь же они сообщали о своих находках археологам, так как знали: где амфоры, там должно быть и затонувшее судно; а это значит, что за извещение о находке им могут выдать вознаграждение.
Однако следующая большая находка была обнаружена тоже одним из греческих ловцов губок, на этот раз в районе тунисского порта Махдия. Ловец-грек находился на глубине ста тридцати футов, на расстоянии немногим менее трех миль от берега, когда увидел какие-то предметы, показавшиеся ему стволами пушек. Они были покрыты ракушками и водорослями и наполовину зарылись в песок. Посмотрев внимательнее, грек обнаружил, что это мраморные колонны. Там же он нашел бронзовые и мраморные статуи, высовывавшиеся из ила. Оказалось, что он обнаружил остатки еще одного римского корабля, затонувшего с грузом награбленных произведений античного искусства.
Водолаз не сообщил о находке ни археологам, ни другим лицам. В эту тайну он посвятил лишь некоторых своих товарищей, которые помогли ему поднять все, что сумели, и потихоньку распродали древние сокровища богатым туристам. Если бы судно затонуло чуть-чуть подальше от берега, никто не мог бы помешать им заниматься этим сугубо частным предприятием, так как не имел бы права претендовать на остатки затонувшего судна, пролежавшего на дне моря две тысячи лет. Но судно потонуло во французских территориальных водах, и греки поступали противозаконно, хотя и возвращали себе то, что было украдено у их предков римлянами в период, когда французов вообще не существовало. Поэтому французские власти объявили находку своей собственностью и передали работы по поднятию ценностей в руки опытных археологов. Тем не менее греки — ловцы губок понадобились им для того, чтобы с их помощью вытащить добычу.
Спуски под воду были трудны и опасны, не обошлось без жертв. Как раз в это время в Англии была опубликована таблица декомпрессии профессора Дж. С. Холдейна, но ни греческие водолазы, ни лейтенант Тавера (французский военно-морской офицер, возглавлявший работы) не имели ее. Они все еще производили декомпрессию медленно, по старому методу Поля Берта. Естественно поэтому, что ряд водолазов заболел кессонной болезнью, а некоторые должны были навсегда прекратить спуски под воду.
Спасательные работы еще более затруднялись сильным течением, а также тем, что судно покрылось затвердевшим илом и слизью. Всего там оказалось около шестидесяти уложенных в ряды колонн — тех самых, которые были приняты сначала за пушечные стволы. Каждая из них имела двенадцать футов в длину и два фута в диаметре и сдвинуть ее с места стоило большого труда. Водолазы то становились между колонн, то подкапывались под них, но даже малейшее их движение поднимало густые, все затемнявшие облака ила. В большинстве случаев водолазам приходилось изрядно покопаться в грязи, прежде чем они нащупывали полусгнившую деревянную обшивку толщиной в восемь дюймов. Это и была палуба судна, под которой находились трюмы с основной частью сокровищ. Ил, так мешавший обнаружению сокровищ, в то же время помог их сохранению. А они заслуживали того, чтобы их сохраняли.
Помимо колонн, там имелись мраморные капители, цоколи, дверные и оконные перемычки. Похоже было на то, что римляне разобрали целый храм. Видимо, так оно и было. Они везли также бронзовые статуэтки, ценные части фаянсовых канделябров и мебель, украшенную орнаментами. Остатки всех этих вещей валялись вперемешку с амфорами, домашней утварью, которой, по-видимому, пользовалась команда корабля: лампами, кухонными принадлежностями, сосудами для напитков, горшками и сковородами. Для римлян это были обычные предметы домашнего обихода, а для нас — такие же произведения античного искусства, как всякая другая ценная находка.
Кроме того, водолазы собрали много интересных сведений о самом корабле. Это была не галера, а парусное судно полусферической формы ста двадцати футов в длину и тридцати шести футов в ширину. Среди поднятых предметов оказалось несколько каменных плит с высеченными на них греческими надписями, которые, должно быть, служили балластом; две плиты содержали тексты афинских указов.
Произведения искусства и строительные материалы, очевидно, тоже были из Афин: имелись явные признаки того, что некоторые из них были взяты на борт в порту Пирей. Видимо, из этого порта и отправилось судно в свое последнее плавание.
Были найдены вещи, послужившие достаточным основанием для определения учеными времени плавания. Важнейшей была лампа с неприкрученным обгорелым фитилем. Очевидно, она являлась частью корабельного имущества. Ее форма типична для ламп конца II в, до н. э. Вполне вероятно, что римляне пользовались ею в 86 г. до н. э., когда подвергли Афины разграблению. Археологи пришли к заключению, что упомянутые грузы составляли часть награбленного во время этого нашествия имущества.