Подув на пальцы с побледневшими вмятинками от дужки ведра, Наташа посмотрела на зеленую крышу Федоринского дома с антенной, на которой сидели два голубя нежного кофейного цвета, и сказала:
— Иногда смотрю на птиц и плакать хочется. Завидую. Тоже раскинула бы крылья и полетела. Над домами, над озером, лесом. Летишь куда глаза глядят. Я во сне часто летаю. Даже обидно просыпаться. А ты?
— И я летаю, — почему-то обрадовался Владик. — Но чаще всего по комнате. Как космонавты в своем корабле.
— Ты, наверно, хочешь стать космонавтом?
Владик потрогал коричневую родинку на щеке.
— Хотят-то многие… Я вот зарядку утром ленюсь делать. И вставать рано не хочется.
— Ай-яй-яй! — карикатурно ужаснулась Наташа и, посерьезнев, добавила: — Это мы и проверим. Завтра на рыбалку пойдем!
Говоря о рыбалке, Наташа и не собиралась спрашивать согласия. Ей, видимо, и в голову не приходило, что Владик может почему-либо отказаться. И не ошиблась: он лишь радостно уточнил:
— А что, вставать очень рано?
— С солнышком.
— А это… когда?
Не поймешь: то ли с сожалением Наташа взглянула на него, то ли с усмешкой.
— Ты хоть видел когда-нибудь, как встает солнце?
Подумав, он ответил:
— Видел. Зимой.
— Зимой и самый ленивый увидит. А вот летом… Ладно, ты сегодня накопаешь червей. Я покажу, где копать. — Наташа подняла свое ведро. — Идем. Надо еще подсобить бабе Кате поставить тесто на пироги…
Наташино распоряжение Владик выполнил на совесть — под старой яблоней, в черной, комкастой земле, накопал столько червей, что Наташа чуть не прыснула со смеху:
— Всю рыбу в озере собрался выловить?
Из-за того, что любительница рыбалки собиралась поднять Владика «чуть свет», тетя Нина сразу после ужина прошла в горенку, разобрала племяннику постель и велела ему ложиться спать.
Владик посмотрел на оконце.
— Тетя Нина, еще видно на улице.
— Ложись, ложись. Наташа ведь знаешь какая: сказала «чуть свет» — так и разбудит. Мычать будешь, брыкаться — все равно не отстанет.
— Хоть полчасика еще.
— А мама-то говорила, что послушный.
При упоминании о матери Владик покорно вздохнул и стал снимать рубашку.
— Посижу минутку, посмотрю на тебя. А то, как приехали, и не видела толком. Закрутилась на заводе… Как ты тут, не скучаешь по дому?
— Что вы! — с наслаждением вытягиваясь под прохладной простыней, сказал Владик. — Здесь интересно.
— Не обижают ребятишки-то?
— Нет. Вместе ходим. Купаемся.
— А Егорка? Он у меня горячий, кулакастый.
— Он, тетя Нина, молчит все. Один сидит. Извилинами, говорит, шевелю.
— Это уж что-то задумал. Ох, фантазер… Весь в отца. Иван-то выдумщиком был. — Тетя Нина вздохнула. — Да и сейчас таким, остался. Все таким же…
Владик тихо сказал:
— Мне дядю Ваню очень жалко. Неужели он всегда-всегда будет так лежать? — Владик прижался щекой к тетиной руке. — А если еще раз сделать операцию? Тетя Нина, а вдруг поправится? Ведь может он поправиться?
— Будем пытаться, Владик, будем… Добрая душа у тебя. Спи, мой хороший. Не буду мешать, а то не выспишься. Закрывай глаза.
Владик послушался, закрыл глаза. А что толку? И пять минут пролежал, и десять, на бок перевернулся — не идет сон. Четвертый день гостит, а кажется, будто месяц живет. Как на экране, возникают лица ребят, Наташи, лицо дяди Вани с глазами, следящими за каждым, кто находится в комнате. Глаза у него светло-карие, с угольными точками зрачков. Живые, даже веселые глаза, и сколько в них в то же время печали. А может, все-таки поднимется дядя Ваня? И встанет, как все люди, на свои ноги? Как было бы хорошо! Владику казалось: ничего бы он не пожалел ради этого. Потребовали бы: отдай палец — отдал бы. А руку?
Представлять, как у него отрезают или отпиливают руку, было так страшно, что Владик не просто закрыл, а зажмурил глаза.
Рыбалка
Ни мычать, ни брыкаться Владику не пришлось. Всего-навсего лишь схватился за нос, потер его, чихнул и… проснулся. В горенке с оконцем, где ему отвели место, был полумрак. Владик на миг даже усомнился: а спал ли он? Может, еще вечер? Однако тихий, с отчаянным усилием придушенный смех тотчас все объяснил. Это же Наташа! Пришла будить его.
Стоя над ним, Наташа зажимала ладошкой себе рот, чтобы не рассмеяться во весь голос.
— Доброе утро! Видишь, какой хороший будильник у меня. — И пушистой, пахучей веточкой укропа она провела у Владика под носом.