— Ага… Точно. Они… Как же я не услышал?
— Спал ты… Затихли…
— Ищут. — Вглядываясь в темноту, Егорка подумал, что те, неизвестные, сейчас, наверно, засветят фонарик. Самое удобное — воспользоваться фонариком.
Однако там, где несколько секунд назад кто-то двигался, было по-прежнему темно. Большой палец правой Егоркиной руки касался рифленой кнопки включения. Только сдвинуть вверх. Нет, нельзя. Спугнет. Тот или те ничего не должны подозревать. Надо накрыть их на горячем. Скорей бы уж начинали свое дело. В левой руке Егорка сжимал милицейский свисток. Ну, чего ждут?..
— Не бойся, — ощущая локтем, как гулко стучит сердце Владика, шепнул Егорка. — Мы им сейчас…
Он не договорил. Впереди задвигалось, зашуршало, и вдруг совсем рядом от лежавших ребят что-то шлепнулось на землю и с треском, как хлопушка в новогоднюю ночь, разорвалось перед их лицами.
Ни огня, ни искр, ни осколков, и все же глаза чем-то запорошило, послышался резкий горчичный запах. От страха Владик обомлел, рот будто заткнули пробкой, не мог дохнуть. И ошарашенный Егорка здорово растерялся. Свисток выронил, а про фонарик он просто забыл. Вдобавок запутался в одеяле и, когда наконец освободился, вскочил, сдвинул кнопку фонарика, то яркий луч уже никого не достал. Лишь слух еще улавливал далекий топот ног.
Потом лучик пробежал по стволам берез, осветил щит, мирно стоявший на прежнем месте. Егорка направил свет на приятеля, и фонарик в руке его задрожал.
— Ы-ы-ы… — странные, булькающие звуки зародились у Егорки где-то внутри, словно в глубине вулкана, собиравшегося извергнуть на поверхность лаву и камни.
— Ты чего? — испуганно спросил Владик. — Егорка! Ты с ума сошел? Слышишь?
Егорка обернул фонарик на себя. Лишь белки глаз блестели на его лице да сахарно сверкали зубы, оскаленные в нервном, непрекращавшемся смехе. Лицо Егорки было чернее самого черного негра Африки.
У киоска с мороженым
Утром, не дожидаясь прихода Сережки и Толика, провели самое тщательное обследование места происшествии. Оно прояснило немало любопытных подробностей:
а) граната представляла собой бумажный пакет от сахарного песка, что удостоверялось фиолетовыми буквами с обозначенной ценой: «1 кг. 78 коп»;
б) по всей вероятности, бумажный пакет разорвался в момент удара о землю;
в) граната была начинена пылевидной смесью из печной сажи, золы и горчичного порошка;
г) падение гранаты произошло в неполных двух шагах от лежавших;
д) бросавший гранату находился в шестнадцати шагах. Об этом говорит сильно примятая трава с четким углублением от каблука;
е) дальность полета увесистой гранаты свидетельствует о том, что бросавший был человеком физически сильным, а точность попадания совершенно ясно доказывает: он хорошо знал, куда метать свой снаряд.
О многом рассказал бумажный пакет, припудривший черной сажей траву. Лишь одно оставалось загадкой: кто же был этот бросавший?
— Витькина работа, — уверенно сказал Егорка, осторожно завертывая в газету «вещественные улики» — разорванный пакет с остатком черной, вонючей смеси.
Присев на корточки, Наташа ощупала след от вдавленного каблука, задумчиво поцокала языком:
— А Витька в кедах ходит. Синие кеды, еще новые. А шнурки белые.
— Ну и что? — спросил Егорка.
— След острый. Как от ботинка.
— Думаешь, ботинок у него нет? В школу один раз даже на высоких каблуках приперся. Все ребята ходили смотреть.
— А что учителя?
— Да уж что-нибудь сказали. Больше не приходил.
— И у нас в школе не разрешают, — заметил Владик.
— Ты вот на Витьку говоришь, — сказала Наташа. — Но разве докинул бы он пакет?
— Запросто! — сказал Егорка. — Витька в их классе самый сильный. Баскетбольный мяч, знаешь ведь, — тяжелый, а он его тоже метров с десяти пуляет. Сам видел.
— И как? — подняла Наташа глаза на брата.
— Что как?
— Попадает?
— Как выйдет. Может и зашвырнуть.
Наташа поднялась и, покачивая юбочкой, ступая осторожно, чтоб не запачкать сажей красные босоножки, подошла к Владику, встретилась с его настороженным взглядом и вдруг звонко, неудержимо залилась смехом. Выговорила сквозь смех:
— Представляю… лежите, приготовились… а тут… бемц!.. Бомба!
Вчера вечером, увидев черное лицо Владика, Егорка и сам не выдержал — захлебнулся нервным, каким-то утробным хохотом. Но то сам. Да еще в такую минуту. Тогда и очуметь можно было, заикой стать. А ей-то чего смешно? Сейчас.
— Сама перестанешь, — сердито сказал Егорка, — или помочь?