– Вот, пожалуйста. Простите, но ничего другого нет, – и показал на разложенную на газете аптечку.
Оба застыли над пузырьками и другими медикаментами в изумлении. Только бинт, рассмотрев, поняли и приняли. Остальным они, похоже, просто не понимали, как пользоваться. Старший вытащил из ножен большой нож и долго прокаливал в пламени. Когда он раскалился докрасна, старший решительно шагнул к раненому товарищу, склонился над ним, велев юноше слегка придавить его руки к земле. Точным движением быстро рассек рану и выдернул стрелу. Раненый дернулся, застонал и потерял сознание. Из раны обильно потекла густая темная кровь. Старший отдал нож юноше, и тот стал снова раскалять его, пока старший, низко склоняясь к товарищу, бормотал что-то успокаивающее. Когда юноша передал ему пылающий нож, старший приложил его лезвие к ране. Послышалось шипение – кровь запеклась.
Я застыл на месте и только смотрел на действо во все глаза. Предложения воспользоваться более гуманными достижениями современной медицины или поехать в больницу замерли у меня на губах. Не разматывая, юноша подал старшему бинт, и тот приложил его к ране, отрывисто что-то приказал. Юноша мигом стащил с себя холщовую рубаху, которую старший разодрал на широкие полосы и стал перевязывать ими раненого. Вдвоем они перевернули его на спину, слегка оперев плечами на бревно. Начиная вникать в ситуацию и адаптироваться к ней, я молча протянул старшему фляжку. Он только мгновение повертел ее в руках, затем приложил горлышком к губам раненого. Несколько капель домашнего самогона, влитых ему в рот, мгновенно оказали живительное действие. Мужчина заморгал, пошевелился и попросил пить. Юноша метнулся было к Оке, но я остановил его жестом, плеснул из канистры в кружку и поднес старшему. Попив, раненый откинул голову и прикрыл глаза.
Убедившись, что товарищу хоть немного полегчало, старший подсел к огню и завел со мною разговор, выспрашивая, кто я, с каких краев и что вообще здесь делаю. Должно быть, они принимали меня за купца, за иностранца – я был одет для них так же необычно, как и они для меня. Я ответил, что назван Владимиром в честь Святого князя Владимира Красное Солнышко – крестителя земли Русской. При этих словах губы людей чуть тронули улыбки, и оба истово перекрестились, отдавая дань уважения святому.
Сказал, что я из Москвы. Они недоуменно переглянулись. Но тут юноша, сбивчиво и торопясь, стал рассказывать, что они – это дозор, который скакал предупредить воеводу о приближении татар… они вступили в схватку, и их товарищ получил ранение, несколько человек остались на том берегу, порубленные татарами, а они отбились и смогли переправиться. Как можно мягче я спросил, понимают ли они, где находятся и в каком времени. Сомнения мои в достоверности ратников отпали сразу, как только мой наметанный глаз кладоискателя схватил такую деталь, что на груди у всех троих были старинные нательные кресты. И нож, который висел у пояса старшего, и кривой нож на веревочном поясе младшего, и другие детали одежды – всё это была не бутафория, а реальные вещи того времени – такие я уже находил во время своих раскопок.
– На Оке, на Сенькином Перелазе в лето **** от сотворения мира… – простодушно и без доли смущения начал старший.
– Нет же! – воскликнул я. – Нет и еще раз нет! Мы в России конца двадцатого века!
Они, конечно, отказывались верить. Тогда я стал рассказывать им дальнейшую историю Руси с момента татаро-монгольского ига и до его окончания. Рассказал о великих князьях и царях до Ивана Грозного – старший одобрительно кивал, о Борисе Годунове, Самозванце и Смутных временах – оба горестно вздыхали. О воцарении династии Романовых, о распре между Петром и Софьей, – они переглянулись: «ведомо ли, бабу на царство?!», юноша даже хихикнул, на что старший осуждающе посмотрел и цыкнул на него.
Когда я рассказывал им об открытии новых земель и присоединении их к России – это вызывало явную гордость, хотя слова «Сибирь» и особенно «Украина» им ничего не говорили. Я говорил о грядущих святых, о чудесах, ими проявленных, о строительстве соборов и обителей – и оба моих слушателя крестились и благодарили Господа. Екатерининские времена вызвали у них ироничную усмешку – «бабье царство к добру не доведет!» Реформа, отменившая рабство крепостного права, их не тронула, но, когда я объявил, что в семнадцатом году батюшку-царя свергли и убили, оба вскочили…