— По правде говоря, по сути я расстраиваюсь не из-за них, — сказала Фрэн. — Они пришли и ушли, я их больше не увижу. Но как это характеризует тебя? Жизнь, которую ты до сих пор вел? Ты — очень умный и необычный человек. Начитанный, образованный выходец из другой страны. Как тебя угораздило связаться с этими типами?
Владимир вздохнул.
— Как бы тебе объяснить? — Он призвал на помощь литературу. Он призвал на помощь подтекст. И в конечном счете образование не подвело. — Помнишь рассказ Хемингуэя «Убийцы»? — спросил он. — Когда убийцы приходят за боксером, что он говорит?
— «Я попал не туда».
— Вот и я тоже.
— Верно, но, цитируя Хемингуэя, мы тем не менее отнюдь не склонны оправдывать женоненавистничество и чувство расового превосходства, определяющие структуру его произведений.
— Разумеется, нет, — согласился Владимир. — Ни за что.
Фрэн потрепала его по затылку, по мягким выпуклостям и костистым выступам. Дружеское прикосновение оказалось весьма кстати после ночи, что они провели вместе. Это прикосновение граничило с нежностью, и пусть ночью он упивался ее властными ухватками, немного обходительности тоже не помешает.
— И что ты намерен делать? — спросила Фрэн.
— С чем? С женоненавистничеством?
— Нет, с попаданием не туда. Теперь это станет твоим стилем жизни?
— «Жизнь» и «стиль» тут совершенно ни при чем, — сказал Владимир.
— Кто бы спорил.
Она улеглась на него, прижавшись носом к его шее. Несмотря на резкость очертаний, нос Франчески был мягким и теплым. Она прошептала Владимиру на ухо:
— Знаешь, почему ты мне нравишься? Ты уже догадался почему? Ты нравишься мне, не потому что ты милый и добрый и не потому что ты способен изменить мою жизнь. Кстати, я уже решила, что ни одному мужчине никогда не изменить моей жизни. Ты нравишься мне, потому что ты маленький застенчивый еврей. Потому что ты иностранец и говоришь с акцентом. Иными словами, потому что ты моя противоположность.
— Спасибо.
«Боже мой! — подумал по-русски Владимир. — Она знает меня как облупленного». Маленький, застенчивый, еврей, иностранец, акцент. Что еще о нем можно сказать? Она обозначила все его составляющие. Владимир прижался к Фрэн, ему казалось, что он сейчас умрет от счастья. От счастья и тупой боли, которую ему причиняло сознание собственной недостаточности. Недоделанности.
— А кроме того, — продолжала Франческа, — позволю себе заметить, что моим друзьям ты тоже очень нравишься, а мои друзья значат для меня очень многое. Фрэнк весь вечер только о тебе и говорил. И даже то, как ты обошелся со своими смурными приятелями, произвело благоприятное впечатление. Ты не сбежал, но остался и принял удар на себя, хотя манеры у них просто жуткие. Послушай, Влад, по-моему, тебе необходимо для разнообразия попасть туда. Пообщаться с людьми твоего уровня. Я не считаю себя специалистом в психотерапии, хотя таковой тебе, несомненно, требуется, но кто знает, может быть, я смогу помочь.
На самом деле в своей школьной хлопковой футболочке (тонкий иронический намек на подготовительный класс, сообразил Владимир), с демонстративно длинным носом, на котором держались очки в модной огромной оправе, с изголодавшимися по сну глазами, обведенными черными кругами, Фрэн очень даже походила на специалиста неважно в какой области. И казалась старше. Взрослый человек, обладающий правом выставлять баллы. Честно говоря, она немного напоминала его мать.
— Да, я согласен, — пробормотал Владимир. — Общаться с людьми моего уровня. И даже выше и дальше моего уровня. Эй, ты что делаешь?
— Есть хочу.
Они завтракали-обедали обжигающим карри и сладким кокосовым напитком под порыжевшими золотыми львами, на третьем этаже доходного дома неподалеку от центра, с тарелок, украшенных зелено-оранжевой эмблемой Демократической Социалистической Республики Шри-Ланка.
— Возьми меня за руку, — велела Франческа, когда социалистические тарелки опустели, а ее сизоватое лицо раскраснелось от карри и чая с пряностями. Владимир взял ее за руку.
Она повела его в Музей Уитни, где Владимир полюбовался тремя пылесосами, стоявшими рядком в плексигласовой витрине.
— А-а, — неуверенно протянул он. — Понятно. — Он оперся головой о ее плечо, в ответ его легонько потянули за ухо — таким же жестом игривый Наполеон выразил однажды свое благоволение.
Затем Фрэн повела его в какую-то галерею, где они любовались картиной Киффа[11] «Поэт Владимир Маяковский приглашает солнце на чай», — солнце перепрыгивало через горизонт ради чая с Маяковским и рифмы.