— Почему ты всегда…
— И ты все еще с той еврейской девушкой. Сдобной Халочкой.
— Да, — успокоил ее Владимир. Да, да, да.
Мать протяжно выдохнула:
— Что ж, хорошо, — и велела сыну захватить плавки, к субботе должны починить бассейн. Умудряясь одновременно скорбно вздыхать и говорить ласковые слова, она распрощалась с Владимиром. — Будь сильным, — загадочно напутствовала она его напоследок.
Смысловым центром холла в доме под названием «Башни Дорчестера», где проживал мистер Рыбаков, служило панно с дорчестерским гербом: двуглавый орел сжимал в одном клюве свиток, в другом кинжал — графическая история «новых денег» и их оседания в этом здании. Два привратника открыли двери Владимиру и его клиенту. Третий угостил молодого человека конфеткой.
При виде роскоши в американском духе у Владимира всегда возникало такое ощущение, будто за его спиной стоит мать и шепчет ему на ухо ее любимое двуязычное прозвище из тех, что она для него придумывала: Фейлрушка. Маленький недотепа. Слабея от досады, он прислонился к стенке лифта, пытаясь игнорировать глубокий рыжий блеск бирманского дерева и молясь про себя, чтобы рыбаковский пентхауз оказался конурой, оплачиваемой государством и лопающейся от грязи.
Но двери лифта открылись в солнечный кремовый холл, обставленный легкими гнутыми креслами от Алваро Аалто[3] и торшерами из настоящего кованого железа.
— Нам сюда, козленочек, — сказал Рыбаков. — Шагай за мной…
Они вошли в гостиную, тоже ненавязчиво кремовую, если не считать триптиха во всю стену, с виду кисти Кандинского. Под Кандинским, вокруг экрана домашнего кинотеатра, стояли два набора мягкой мебели — диваны и кресла, в которых можно было развалиться полулежа. За гостиной находилась столовая с необычайно раскидистой люстрой, висевшей в считанных сантиметрах над роскошным столом из розового дерева. Как ни велика была квартира, мебель, казалось, предназначалась для жилья даже более просторного. Она словно намекала: «Вы еще не такое увидите…»
Владимир впитывал окружающее великолепие нарочито медленно. Его взгляд, разумеется, остановился на Кандинском.
— Картина… — выдавил Владимир.
— А, эта. Ее мисс Хароссет на аукционе выбрала. Она все норовит всучить мне абстрактный экспрессионизм. Но ты только глянь! Этот Кандинский явно был педерастом. А я, Володя, человек простой, так и знай. Езжу на метро, сам себе рубашки глажу. Не нужны мне ни деньги, ни современное искусство. То ли дело теплый сортир, сушеная вобла да молодуха, чтоб не скучно было… Вот моя философия!
— Мисс Хароссет, — начал Владимир, — она… ваш социальный работник?
Рыбаков расхохотался:
— Ага, социальный работник. Точно. Эх, Володя, хорошо тебе, ты такой молодой. Ну, присаживайся, сейчас чайку заварю. Пусть эти штуковины, — он обвел костылем комнату, — тебя с толку не сбивают. Я — моряк!
Хозяин исчез за застекленными дверьми. Владимир присел на край стола, более годившегося для дипломатического обеда на высшем уровне, чем для глотка чая, и огляделся. На одной стене струнный инструмент, смахивавший на русскую балалайку, и несколько пожелтевших свидетельств о военных наградах. Другая была пуста, если не считать черно-белой фотографии в рамке. Со снимка на Владимира смотрел хмурый молодой человек с такими же, как у Вентиляторного, густыми бровями и светлыми глазами. Выпяченная нижняя губа парня была усыпана лихорадками и напоминала изрытую кротом грядку.
Под фотографией на простенькой тумбочке высился вентилятор с широкими лопастями и блестящими металлическими колесиками.
— Надо бы вас познакомить. — Рыбаков вкатил в гостиную тележку с миниатюрным самоваром, бутылкой водки, тарелками с голландской сельдью и рижскими шпротами. — Вентилятор, это Владимир. Владимир, это Вентилятор.
— Очень рад, — обратился Владимир к вентилятору. — Я слыхал о вас удивительные вещи.
Вентилятор промолчал.
— Он немного устал, — пояснил Рыбаков, вытирая лопасти бархатной тряпицей. — Вчера мы весь вечер выпивали и пели блатные песни. «Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая!.. Здравствуй, моя Мурка, и прощай!» Знаешь такую?
— «Ты зашухерила всю нашу малину, — подхватил Владимир, — так теперь маслину получай!»
— У тебя красивый голос, — похвалил мистер Рыбаков. — А не организовать ли нам певческий кружок? Ансамбль Красной Армии в изгнании. Что скажешь, Вентилятор?
Прибор по-прежнему не отзывался.
— Знаешь, он мой лучший друг, — неожиданно растрогался Рыбаков, глядя на вентилятор. — Сынок уехал, мисс Хароссет бегает целыми днями по своим сумасшедшим делам, так что никого у меня, кроме него, и нет. Помню, как мы повстречались. Я только что приземлился в аэропорту Кеннеди, сынка задержали на таможне — ребятам из Интерпола вздумалось потолковать с ним по душам… И тут подошли тетки из местного Иудейского общества с деньгами для прибывших евреев. Глянули они на мою христианскую рожу и вместо денег всучили салями и этот противный американский сыр… А потом — наверное, потому, что жара в то лето стояла, как в джунглях, — иудейки сжалились надо мной и подарили Вентилятор. И таким он свойским оказался. Мы тут же принялись болтать, словно старые флотские кореша. С того дня не расстаемся.
3
Алваро Аалто (1898–1976) — выдающийся финский архитектор и дизайнер, один из столпов архитектурного модернизма.