Он вошел в туалет и с интересом посмотрел в зеркало. Он увидел там только свои глаза. Согласитесь, читатель, что странно видеть только одни глаза — и странно, и необыкновенно. Рустем надвинул пониже кепку.
Поезд остановился. Рустем спрыгнул с подножки, чтобы размять ноги. Увидел старика со старухой. В лаптях, с заплечными мешками, они словно бы остановились мимоходом поглазеть на поезд.
Старик все время хмурился.
— На Петра пришла похоронная, — сказала старуха.
— Убивалась?
— Ясное дело. Маша глядеть уже не может, как наревелась. Беда.
— Бе-да-аа, — протянул старик. — Была бы шапка-невидимка, надел бы Семке на голову и сказал бы: «Иди, сынок, оторви голову поганому Гитлеру».
— Оторвать бы. Святое дело, — откликнулась старуха.
Грянул гудок, и Рустем вернулся в вагон. Яков Михайлович еще спал. А в соседнем купе уже шумели, кто-то напевал. Рустем зашел туда. Здесь угощались курицей, и Рустем, решив, что трое от одного не пострадают, присоединился к ним, завтрак получился на славу.
Вот и Москва. Весь вагон зашумел, задвигался. В коридор выплыли чемоданы. Рустем стоял в тамбуре, готовясь сойти первым. Якова Михайловича он потерял в толпе. И увидел только на вокзальной площади. Не боясь, что его услышат, Рустем попрощался:
— До свидания, дядя Яков.
— Значит, расстаемся!
— Да, — голос Рустема был грустным.
— Во всяком случае, ты зайди-ка ко мне. — Яков Михайлович достал блокнот. — В течение трех-четырех дней до десяти утра я буду находиться по этому адресу. Зайдешь?
— Зайду.
Мимо к стоянке машин хлынула толпа. Спустя минуту, Яков Михайлович позвал:
— Рустем! Ты где?
Но отозвался ему лишь один из прохожих:
— У вас потерялся сын? Пусть объявят по радио — найдется. Надо только пройти в вокзал.
Яков Михайлович вздохнул и пошел к трамваю.
Глаза в воздухе
Два дня в Москве — и много, и мало: Красная площадь, метро, Кремль. Голова пойдет кругом. И она действительно закружилась у Рустема. Выйдя из Кремля, он увидел легковую машину с открытой дверцей и решил отдохнуть на мягком сиденьи — ведь нельзя же человеку все время ходить. Только он пристроился и прикрыл глаза... как заснул, а когда проснулся, рядом с ним сидел генерал и изучал, разложив на коленях, военные карты. Машина уже была за городом. Остановилась она на аэродроме. Солнце горело на крыльях истребителей. Пока генерал беседовал с летчиками, Рустем обошел вокруг самолета, с уважением наглаживая ладонью по крепкой обшивке.
Когда вернулись в Кремль, был уже вечер. Генерал ушел, и Рустем опять остался один. Его томило одиночество. Он медленно пошел по улице к Большому театру. Теперь ему не нужны были билеты — такая свобода сначала ему нравилась, но скоро надоела — никто его не видел, никому до него не было дела. Если бы раньше он попробовал пройти без билета, поднялся бы шум, а сейчас... он был невидимкой и мог взять свободно любой билет бесплатно — только подойди к кассе и протяни руку.
Но ему бесплатный билет не нужен.
Он сидел в зале и слушал концерт.
Выступал мальчик-скрипач. В черном строгом костюме он был похож на маленького взрослого человечка, исподлобья глядящего в зал. Ему долго аплодировали, и мальчик, взяв скрипку под мышку, кланялся. Рустем тоже хлопал и думал. Вот бы рассказать Вали об этом концерте — тот от зависти язык бы проглотил.
После концерта народ разошелся, а Рустем остановился у мягкого дивана в фойе — здесь отлично можно было выспаться.
Утром он вскочил от крика:
— Что это такое? Поглядите, глаза будто в воздухе висят. Ай!
Бросив к ногам тряпку, уборщица прижала ладони к щекам. Рустем кинулся прочь. Ну, вот, начинается: сначала глаза, потом нос, потом... Он спешил к Якову Михайловичу. Еще рано, и он должен быть дома. Надо что-то придумать.
Рустем без стука вошел в комнату. Яков Михайлович сидел за столом.
— Здравствуйте, — сказал Рустем. — Вы меня видите?
— Нет, — ответил Яков Михайлович.
Рустем отнял от глаз ладонь.
— А теперь?
Яков Михайлович даже привстал.
— Я вижу два черных глаза. И, кажется, из них вот-вот потекут слезы.
— Я не знаю, что делать, дядя Яков. Теперь мне опасно ходить по улицам. Люди будут шарахаться. Нужно закрывать глаза, но не могу же я все время ходить с закрытыми глазами.
— Да-аа. Положение серьезное, — сказал Яков Михайлович.
— Мы что-то должны придумать. Знаешь что, пойдем-ка к одному ученому. Он все объяснит.
— А кто он такой?
— Академик Караваев. Профессор Богданов много о нем мне рассказывал. Этот ученый знает все растения и выращивает новые. Надо идти, Рустем.