Вот рай-то — Рустем первые два дня только и слушал радио. «Дядя Эфир» был молчалив, и очень скоро, на третий день, Рустем решил перейти к кому-нибудь другому. С утра он ходил по пятам за командиром отряда — Батей. До войны Батя был секретарем райкома, а когда пришли немцы, он ушел в лес. Высокий, веселый, широкоплечий — глядя на него, казалось, что такому все легко, никакая тяжесть не пригнет его к земле.
На командный пункт собрались командиры взводов. Батя отдавал приказы. Он говорил тихо, а в ответ звучало короткое:
— Есть!
— Первому взводу добыть «языка».
— Есть!
— Но не простого, — пояснил Батя. — Нужен штабной работник или такой, который был бы знаком с планами командования. Нужен офицер.
Второму взводу досталась железная дорога.
— Разведать основательно, — приказал Батя. — Нам нужно узнать график движения поездов. Подготовьте места для заминирования.
— Есть!
— Третьему взводу взорвать ночью мост на главном шоссе.
— Есть!
— Вопросы есть?
— Нет.
— Выполняйте.
Рустем готов был отправиться сразу со всеми. Проникнув в штаб, он бы достал лучшего «языка», хоть генерала. И мост взорвать для него пара пустяков. С кем же пойти?
Ему понравился партизан «Непоседа». Небольшого роста, подвижный, с блестящими глазами, он все время улыбался. И что он тут видел смешного, сидя прямо напротив Бати?
— Куда «Непоседа», туда и я, — решил Рустем. — Ему наверняка мост поручат взорвать.
Не ожидал Рустем, что «Непоседа» пойдет на железную дорогу. Но уж как решил, так тому и быть.
На операцию вышли втроем: «Непоседа», еще один партизан — Тимофей Николаевич и Рустем. Вышли ночью по ярким звездам.
Сливаясь с деревьями, шагали осторожно невидимой тропой. К рассвету за придорожными кустами засеребрились пути. Партизаны залегли за бугорком и стали наблюдать.
С ближнего болота безмятежно квакали лягушки. Им наплевать было, что идет война. Они квакали каждое утро.
Полчаса наблюдал за станцией «Непоседа». Полчаса — Тимофей Николаевич. «Непоседа» ворочался с боку на бок, покусывая травинку.
— Два года назад, Тимоша, здесь наши уезжали в Москву учиться. Весело было. Цветов нанесли. Смех! — шептал он.
— Ты, случаем, тоже не уезжал?
— Нет.
— С цветами, стало быть, стоял?
— Ну, и стоял... А вот фриц пришел — и нету цветов. Танки, танки... не могу я спать, Тимоша. Всех бы их взорвал.
— Все-таки поспи малость.
«Непоседа» не ответил. Помолчал с минуту.
— Сейчас бы и я уже в институт уехал. На инженера учился бы. Или на учителя можно. Детишек люблю.
— Ты что, в разведку вышел или фантазиями голову мне морочишь? — рассердился Тимофей Николаевич. — Спи давай.
— Спи, спи... Заладил. Человек и так полжизни спит. А что бы ты сделал, Тимоша, если бы сказали тебе: «Война кончилась». Ты, наверно, целую неделю спал бы.
— Ты перестанешь или нет? — Но Тимофей Николаевич не удержался и тут же спросил сам:
— А ты чего бы делал?
— Я бы целую неделю не спал бы. И дома всем бы не давал спать. Все говорил бы да говорил. Сначала с отцом, потом с матерью, с сестренкой. Со всеми...
— Какой шустрый.
— Эх, и сестренка у меня, Эсенька. Шесть лет ей было, когда в лес ушел. Нынче в школу ей идти, а какая теперь школа. Немец в школе. Эх, Тимоша, как она, Эсенька-то, узнала, что война началась, заревела, в голос: «Не надо!» Как сейчас вижу. Слово, что ли, показалось ей страшным?
— Да-ааа... — вздохнул Тимофей Николаевич.
— Была бы жива.
— Перестань сердце надрывать... или у меня детей нет? Припоминай молча.
— Молчу.
Рустем тоже вспомнил дом. Вот к нему подходит мать: «Ты не устал, сынок?» Ее теплая рука касается лба. Он закрывает глаза. Что сейчас делают дома? Отец читает газеты, мать смотрит в окно. И каждый думает о нем. И каждый будто спрашивает: «Где ты сейчас?»
Поднявшись с земли, Рустем тихо пошел к железнодорожному полотну. Оттого ли, что вспоминая о доме, он так ясно увидел себя посредине комнаты, среди знакомых вещей, ему стало грустно, и он шел, будто слепой, заложив по-взрослому руку за спину. Тропа кончилась, осыпалась хрупким шлаком.
— Один... два... три... — считал Рустем шпалы.
Незаметно он дошел до будки стрелочника. Возле нее стоял немецкий солдат с автоматом.
Обгоревшая и разрушенная станция имела плачевный вид. Можно было подумать, что она и существовать-то перестала, если бы не часовые, расхаживающие вдоль составов, и танки, танки, уставившие ввысь свои пушки. Рустем пересчитал танки и отправился к коменданту станции. Тот разговаривал по телефону, кричал: