Вновь начал ратовать за огненное крещение старец Пахомий, бежавший из Соловецкого монастыря. Андрей Денисов не хотел пускать помешанного старца в обитель. Но этого потребовал Даниил Викулин, еще с отроческих лет друживший с Пахомием, — волю основателя обители Денисов должен был тогда уважать.
Андрей Денисов распахнул слюдяное окно. Он не услышал привычного делового шума обители: громыхания жерновов, стука валков, обрабатывавших кожи, звонкого грохота из кузницы, бренчания ведер на скотном дворе, — только уныло мычали коровы, оставшиеся в это утро неподоенными. Денисов знал, что раскольники, собираясь по кельям, забыли все мирские дела и толкуют о «пришествии антихриста».
В горницу вошли брат Семен и сестра Соломония. Двое келейников привели под руки престарелого Даниила Викулина. Помолившись на иконы, все расселись на скамейках вдоль стен.
Брат и сестра пожаловались, что нарушен строгий устав обители: побросав все дела, люди не слушают ничьих увещеваний и готовы предать себя «огненному крещению». И всему виной, объяснили они, — старец Пахомий.
Это услышал и Даниил Викулин. Теперь он понял, что пускать в обитель Пахомия не следовало — безумный старец может погубить все, что было достигнуто годами труда и лишений. Не зная, что дальше делать, Даниил Викулин опустил седую голову на руки, — пусть Денисовы поступают теперь, как сами считают нужным.
Андрей Денисов послал келейников за старцем Пахомием. Но тот явился сам. Торжественно вступив в келью, он стукнул посохом об пол и громогласно возвестил: «Грядет антихристово войско, близка кончина мира!.. Только очистившийся огненным крещением будет спасен!.. Готовьте себя, чада возлюбленные, принять...»
Старец не успел договорить: крепкой рукой Андрей Денисов схватил его за одежду и, встряхнув, что есть силы, толкнул в сторону келейников; те накинули ему на голову мешок и поволокли вон из горницы.
Семен Денисов и Соломония вскочили на ноги, — их поразил поступок брата. Только старый Викулин продолжал сидеть опустив голову, — больше он в обители ни во что не будет вмешиваться.
Старца Пахомия вытащили через заднюю калитку. Его повалили на дно карбаса и повезли вверх по реке, — в обители безумному старцу было теперь не место.
В горнице появился сумской приказчик, которого Андрей Денисов посылал разведать о войске царя. Человек этот выполнял в обители те же обязанности, что раньше в Соловецком монастыре. Раскольничий приказчик сообщил, что царская просека пройдет в десятке верст от обители.
Андрей Денисов понимал, что от этого опасность не становилась меньше: царь, конечно, не только знает про обитель, но ему известно и то, что в ней скрывается бежавший из Соловецкого монастыря Пахомий; если царь заберет из обители годных ему людей, запасы продовольствия и деньги, для раскольников это будет концом их существования на Выге.
Молчание нарушил Семен Денисов; он спросил:
— Как теперь поступить нам, брат Андрей?
— Собери на двоих странническую одежду, отправимся встречать царя.
Слова эти дошли до Даниила Викулина; подняв голову, он с изумлением смотрел на Андрея Денисова.
— На поклон к царю-антихристу? — через силу спросил старый раскольник.
— Так надобно! — услышал он резкий ответ.
Даниил Викулин снова опустил голову на руки. Все поняли, что распоряжаться теперь в обители будет безраздельно Андрей Денисов. Семен и Соломония повели Викулина прочь.
Оставшись вдвоем с приказчиком, Андрей Денисов спросил:
— Меньшиков при царе?
Получив утвердительный ответ, Денисов услал приказчика. Сам он прошел в угол горницы и приподнял половицу, из тайника вынул мешок с деньгами. Высыпав деньги на стол — все золотые монеты, — пересчитал их. Затем высыпал половину во второй мешок и спрятал его под одеждой, — остаток денег положил обратно в тайник.
К ночи двое облаченных в странническую одежду, с посохом в руках и берестяными кошелками на спине вышли из ворот обители навстречу царскому войску.
Пронзительный сигнал трубы пронесся над спящим лагерем. Среди кряжей, вдоль берега озерка и вытекающей из него речки, под деревьями и на прорубленной просеке зашевелились люди.
Караульные растолкали солдат, и все вместе начали поднимать мужиков. Сонных дергали за руки, пинали и били прикладами. Не всех можно было поднять на ноги: могильные кресты, начавшиеся еще у Варде-горы, тянулись теперь вдоль просеки.
Первым просыпался Петр. Это он, разбудив спавшего рядом с шатром Семена, послал его к трубачу подавать сигнал. И сразу же, кликнув Семена, Петр направлялся туда, где к ночи кончили прокладывать просеку. Там распоряжался уже Щепотьев. Одних мужиков он наряжал валить деревья, других — откатывать валуны, третьих «расчищать пенье и клочья», а затем все вместе принимались гатить дорогу. Взамен тех, кто, обессилев, падал и не мог больше подняться, Меньшиков пригонял новых, из тех, что вели позади окруженных двойной цепью солдат.
Как только работа по прокладке просеки налаживалась, Петр, оставив Семена у Щепотьева, возвращался к фрегатам. Здесь к приходу царя было уже все подготовлено: лошади и мужики впряжены в лямки, солдаты накормлены (мужики кормились из своих запасов или покупали еду в маркитанских палатках, если у них было чем заплатить). Петру оставалось лишь подать знак, чтобы начали хлестать лошадей, и фрегаты сдвигались с места.
Пока готовили завтрак, Петр принимал доклады. Плохо приходилось тому, кто оказывался нерадивым: Петр колотил тростью не только таких, как Меньшиков, но и самых родовитых. Одного князя, явившегося с полным ртом, Петр прогнал торговать коврижками, а одного иноземца, решившего в неположенное время сварить под елочкой похлебку, отправил на несколько дней в солдатскую поварню.
Только разобравшись в делах, Петр приступал к еде. Затем все расходились по своим местам. Бездельничать никому не было положено; даже поп Иона Хрисанфов наряжался вместе с певчими следить за пушками, — пушки должны были сверкать на солнце не менее ярко, чем поповская риза.
Самого Петра на одном месте дважды было трудно застать. Он находился у Щепотьева, указывая, куда дальше вести просеку, или вместе с мужиками и солдатами откатывал валуны, или следил, правильно ли кладут под салазки бревна, по которым катились фрегаты, причем сам первый перетаскивал бревна; он забирался в трюм кораблей, проверяя, не расходится ли обшивка. Ермолайка, словно собачонка, всюду бегал за царем.
Фрегаты двигались по сузёмку, как по морю: то они гордо взбирались на кряжи и парили над вершинами сосен и елей, то будто проваливались в бескрайние просторы моховых болот. За фрегатами шли солдаты, далее растягивалась длинная цепь пушек, которые катились на больших колесах; за ними скрипели обозные фуры и повозки для царя и его свиты, пустовавшие большую часть пути. Наконец, позади всего гнали мужиков, которые должны были сменить тех, кто не сможет больше ни прокладывать дорогу, ни тащить фрегаты, ни вообще что-либо делать.
Так двигались с небольшими перерывами от восхода до самого заката. К ночи Петр садился писать приказы и письма, рассылавшиеся во все концы государства и за рубеж.
Покидая монастырь, Семен вновь вырядился в свое старое платье: рыбачью куртку, домотканые штаны, сапоги с высокими голенищами из кожи морского зверя, шапку-ушанку. Все это нуждалось в замене, — только как это сделать, Семен не знал. Обратиться же к Петру, что было вернее всего, по такому, как он считал, пустяковому делу Семен не осмеливался.