— Ратэн! Дорогой Ратэн!..
— Это она! — вскричал юноша.
Конечно же, то была Ратина, он сразу узнал ее. Ибо надо вам сказать, что в те далекие, волшебные времена живые существа могли иметь человеческие лица еще до того, как становились людьми.
До чего хороша была Ратина в своей перламутровой раковине! Настоящая драгоценность в драгоценном футляре!
— Ратэн! Милый Ратэн! — лепетала она. — Я слушала все, что ты сейчас говорил, я знаю, госпожа фея обещала помочь нашему горю. О, сделайте что-нибудь, ведь, превращенная в устрицу, я никуда не могу убежать! Скоро принц Кисадор заберет меня к себе, чтобы дождаться, когда я превращусь в девушку. Так я навсегда потеряю моего дорогого Ратэна!
Голос ее звучал так жалобно, что бедный юноша едва находил силы ей отвечать.
— О моя Ратина! — горестно прошептал он и в порыве нежности протянул руку к бедному маленькому моллюску. Но фея остановила его и осторожно вынула жемчужину, которая пряталась в створке раковины.
— Возьми ее!
— Зачем? — изумился Ратэн.
— Здесь целое состояние, оно тебе пригодится. А сейчас мы отнесем Ратину на мель Самобрив, и я подниму ее на следующую ступеньку…
— Не меня одну, добрая фея! — взмолилась Ратина. — Подумайте о моем добром отце, о матери и двоюродном брате! Подумайте о наших верных слугах…
Створки раковины медленно закрывались.
— О моя Ратина! — вздохнул юноша.
— Ступайте к мели! — приказала фея.
Ратэн осторожно прижал к губам раковину: ничего дороже для него в целом свете не было.
III
Отлив. У кромки мели Самобрив тихо плещут волны прибоя. Небольшие зеркальца воды посверкивают между камнями. Мокрый гранит блестит, точно отполированное черное дерево. Приходится ступать по вязким водорослям, стручки их лопаются и выбрасывают фонтанчики светлой жидкости. Того и гляди, поскользнешься и упадешь.
Сколько же здесь моллюсков! Похожие на толстых улиток ботинии, съедобные ракушки мидии и гребешки и, конечно, устрицы, тысячи устриц!
Полдюжины самых красивых прячутся под водорослями. Впрочем, нет, их только пять — шестое место свободно!
Вот они открывают свои раковины навстречу солнцу, чтобы подышать морским воздухом, и вдруг раздается жалобное пение, похожее на молитву.
Створки раковин медленно раздвигаются, из них выглядывают знакомые лица. Вот папаша Ратон, мудрец и философ, спокойно принимающий жизнь во всех ее проявлениях. «Конечно, — думает он, — снова стать моллюском после того, как был крысой, несладко. Однако надо смириться». Вторая устрица полна гнева, глаза ее мечут молнии, она тщетно пытается выпрыгнуть из раковины. Это мадам Ратонна.
— Оставаться в этой тюрьме, — возмущается она, — мне, первой даме нашего города! Превратившись в человека, я могла бы стать фрейлиной, быть может, даже принцессой! Какой же мерзавец этот Гардафур!
Из третьей раковины выглянула рожица кузена Ратэ, откровенного дурачка, впрочем, не лишенного хитрецы. Он, точно заяц, то и дело прислушивается к малейшему шуму. Нужно заметить, что кузен был не прочь поволочиться за кузиной, да только Ратина, как известно, любила другого, и Ратэ, конечно, ее ревновал. «Ах, ах, что за судьба! Прежде я мог по крайней мере удирать от кошек. А теперь вместе с дюжиной других устриц меня положат на стол богача, грубый нож раскроет створки раковины, и я буду проглочен… возможно, даже живьем!»
В четвертой устрице вы без труда узнали бы Рату, тщеславного, бесконечно гордого своими познаниями и талантом повара.
— Проклятый Гардафур! — кипятился он. — Ух, доведись мне схватить тебя хотя бы одной рукой, живо сверну тебе шею! Подумать только, Рата, который умеет готовить такое прекрасное рагу, что его даже назвали моим именем,[3] вдруг засунут в эту проклятую раковину! И моя жена Ратана…
— Я здесь, — донесся голос из пятой раковины. — Не огорчайся так, мой бедный Рата! Хоть я и не могу к тебе подойти, зато мысленно всегда с тобой. И, поднимаясь по ступенькам превращений, мы всегда будем вместе!
Добрая Ратана! Простая, добродушная, скромная толстушка, она очень любила мужа и так же, как он, была бесконечно предана хозяевам.
Печальное пение звучало как скорбный гимн. Сотни несчастных устриц, жаждавших освобождения, присоединились к жалобному хоралу. От этих звуков сжималось сердце. Хорошо еще, что Ратон и Ратонна не знали, что их дочери не было с ними. Внезапно хор смолк. Раковины закрылись.
Свирепый Гардафур в колпаке и длинном одеянии колдуна появился на берегу. Рядом шествовал разодетый в шелка принц Кисадор. Вы не можете себе представить, до какой степени самовлюбленным и смешным был сей важный сеньор: ступал медленно и важно, выписывая ногами всевозможные кренделя, желая показать, какая грациозная у него походка.
— Где мы? — обратился он к колдуну.
— Это мель Самобрив, мой принц! — Гардафур склонился в низком поклоне.
— А где же семейство Ратон?
— Там, куда я их посадил по приказанию вашей светлости.
— Ах, Гардафур! — воскликнул принц, покручивая ус. — До чего же хороша маленькая Ратина! Просто восхитительна! Она непременно должна стать моею! Я щедро плачу тебе, и, если подведешь, берегись!
— О принц, — отвечал Гардафур, — я сумел превратить всю крысиную семью в моллюсков, но меня лишили моей волшебной силы, и сделать из них людей я не могу…
— Знаю, Гардафур. Это-то и приводит меня в бешенство!
Они вышли на мель в тот самый миг, когда с другой ее стороны появились фея Фирманта с Ратэном. Юноша прижимал к сердцу раковину, где скрывалась его возлюбленная.
— Гардафур, — строго сказала фея, — что ты здесь делаешь? Какую новую пакость задумал?
— Фирманта, — ответил за колдуна принц Кисадор, — ты же знаешь, что я без ума от прелестной Ратины. Правда, она отвергла мое предложение и теперь, вероятно, с нетерпением ждет, когда ты превратишь ее в юную красавицу…
— Когда я превращу ее в красавицу, — отвечала фея Фирманта, — девушка будет принадлежать тому, кого выберет сама.
— Значит, этому наглецу Ратэну, которого Гардафур превратит в осла, как только я вытяну ему уши!
Услышав такое оскорбление, юноша чуть не бросился на принца, чтобы разделаться с ним, но фея удержала его.
— Умерь свой гнев, — сказала она. — Сейчас не время мстить. Увидишь: оскорбления принца обернутся против него же. Делай, что я велела, и уйдем отсюда.
Ратэн подчинился и, в последний раз прижав устрицу к губам, оставил ее среди родных.
А тут как раз к мели Самобрив подступил прилив и водная гладь простерлась до самого горизонта, где море сходится с небом.
IV
В часы прилива скалы с правой стороны оставались сухими, вода никогда, даже в бурю, не доходила сюда. Именно в этих скалах и укрылись принц с колдуном, ожидая отлива, чтобы взять драгоценную устрицу.
Принц рвал и метал. Как ни могущественны были в те времена принцы и короли, даже они не могли соперничать с волшебной силой феи. Так будет и впредь, если мы когда-нибудь вернемся к той счастливой поре.