Сражаться было бесполезно, и я смирилась. Правда, в институт мне поступить не удалось, так как оказалось, что кроме громких разговоров о том, что наша дочуля выбрала медицину, надо было платить репетиторам, и искать блат в приемной комиссии. Как бы то ни было, но я успела подать документы в медучилище, на отделении сестер милосердия был недобор, видимо, эта специальность у широких масс населения ассоциировалась с сиделкой, и через три с половиной года я имела диплом и право самостоятельной работы за три с половиной тысячи рублей в месяц.
Родителям неожиданно подвернулся зарубежный контракт, и они уехали на пять лет учить негритят английскому языку и русской литературе. Хотя, судя по их редким телефонным звонкам, они учили их всему, чему знали, включая математику и физику, при этом, будучи чистыми гуманитариями по образованию.
Я же, втянувшись в больничную жизнь, научилась получать удовольствие от своей нехитрой работы. Много человеческих историй выслушала я за эти три года в своем процедурном кабинете, не переставая удивляться, насколько причудливой бывает жизнь.
Сегодня суббота, предстоящее дежурство не должно быть сложным — в этот день наша больница принимала экстренно только пациентов с острой травмой. Именно поэтому в моей сумке, кроме свертка с бутербродами, лежал томик Агаты Кристи, с которым я надеялась скоротать время до конца дежурства.
В сестринской было прохладно и накурено. Сорокалетняя Анна Павловна, медсестра из перевязочной, некрасивая, одинокая и поэтому молодящаяся из последних сил, вертелась перед зеркалом, поправляя помятую прическу. Увидев меня, она моментально заважничала и снисходительно мне кивнула.
— Ань, привет. Работы много оставила?
— Привет, Лиса. Да нет, только наркотики тяжелым больным, как всегда.
— А тяжелых много?
— Новых нет, все старые, ты всех знаешь, — повернувшись спиной, Аня уже выходила за дверь.
Худенькая Аня питала непонятное пристрастие к босоножкам на огромной пробковой платформе. Непонятно было, как она с них не падает…
— Ладно, пойду, переоденусь…
Лиса — это я. Собственно, я — Олеся, Олеся Смирнова. Мне двадцать пять лет и я не замужем. Учитывая мою профессию, звучит все это почти, как диагноз. Мои горячо любимые родители, с молодых своих лет тупо фанатевшие от белорусских «Песняров», наградили меня при рождении этим имечком, не думая, чем это обернется для их единственной дочки. В школе меня дразнили Оленем, что было очень обидно, учитывая то, что я все-таки девочка. В училище, куда я поступила впопыхах, когда не прошла по конкурсу в медицинский, я стала Лесей. Тоже так себе. И только здесь в больнице меня стали звать Лисой, хотя, в общем-то, хитрости во мне не было ни на грош. Чтобы поддержать имидж, я подкрашивала волосы хной, но хитрости от этого почему-то не прибавлялось.
С удовольствием натянув только что купленный сиреневый костюмчик из тонкой ткани, я повертелась перед зеркалом, отметив, что костюм мне, несомненно, к лицу. Хорошо, что в больницах теперь отсутствует строгий дресс-код, значит, женский персонал больницы может легко поднять себе настроение вот такими яркими штучками, которые не стесняют движений, выгодно подчеркивают фигуру, и позволяют на работе выглядеть особами женского пола, а не тетками неопределенного возраста.
— Лиса, ты здесь?! Помоги скорее!
В сестринскую ворвалась медсестра-анестезистка Вера Голубушкина. От возбуждения ее очки запотели. Она тяжело дышала.
— Что?! — Я вскочила с дивана, готовая бежать на помощь.
— Реанимация… — на ходу выпалила Вера.
— Где?
— В экстренной!
На скользкой только что вымытой лестнице я подскользнулась и здорово потянула лодыжку.
Две дежурные операционные сестры с видимым усилием толкали по коридору первого этажа большой наркозный аппарат. При движении аппарат противно скрежетал. Я быстренько подключилась к процессу, и мы общими усилиями затолкали тяжеленную бандуру в дверь экстренной операционной.