— Вер, ты объясни, что там случилось? — повторила я свой вопрос после того, кивая на закрытую дверь.
— У того парашютиста остановка сердца на вводном наркозе, начали интубировать, а там аппарат не работает.
— Ну, началось дежурство. Чем закончится? — мой вопрос был скорее философским, поэтому остался без ответа.
Любопытство взяло верх над разумом, который шептал держаться подальше от чужих дел, и я, одев на босоножки стерильные бахилы, изо всех сил стараясь казаться незаметной, приоткрыла тяжелую дверь. Моим глазам предстала привычная суета, не предвещавшая ничего хорошего, и называющаяся больничным языком «реанимационные мероприятия». Мельком мне удалось увидеть, что объектом мероприятий является тот молодой мужчина, который виновато улыбался мне в приемном покое, и что дело совсем плохо. Дежурный анестезиолог Мокрецов, которого за «высокий профессионализм» злые языки давно окрестили «Мертвецовым» пытался сделать больному укол адреналина в сердце, причем делал это ничуть не ловчее, чем герой фильма Квентина Тарантино «Криминальное чтиво». Я быстренько ретировалась от дверей экстренной операционной, пока меня не заметили, и не припахали.
Настроение было испорчено. Медики, так же как летчики и моряки, весьма суеверны, и такое начало дежурства не предвещало в дальнейшем ничего хорошего.
Через полчаса неприятное ощущение улетучилось, и меня захватила привычная и любимая работа.
Процедурный кабинет — место моего обитания в больнице — это помещение, где больным делают уколы.
Сверкающий белый кафель до потолка, яркий свет от медицинских ламп, стеклянные шкафчики, на полках которых в обязательном порядке разложены коробки с ампулами, специфический запах от применения дезинфицирующих средств и неуловимый запах дорогого солярия от ультрафиолетовой лампы, висящей над дверью — это моя территория, своеобразное царство здоровья в мире болезней и бед.
Уколы, в общем-то, простая манипуляция, но их тоже можно делать по-разному, причиняя боль или почти полностью избегая ее. Когда я работаю, мои руки живут отдельной жизнью, разглаживая складки кожи, молниеносно прокалывая ее тонкой иглой и с осторожностью вводя лекарственные растворы в вену. Уколов боятся практически все, я никогда не встречала человека, которому они приносили радость. Поэтому, смазывая кожу больного спиртом перед тем, как ввести иглу, я, мягко выражаясь, «заговариваю ему зубы».
И больные ведутся на это, слушают мои сказки, и получается, что самое главное в моей работе — общение с теми, кого ты лечишь. Пациенты все разные, в отделении лежат и женщины и мужчины, ухоженные и брошенные, состоятельные и нищие. И все они находятся в одинаковом положении — болеют. Поэтому приходят в голову разные философские мысли о смысле бытия, когда видишь на соседних кроватях небедного ухоженного директора одного из местных предприятий с последней моделью сотового телефона на тумбочке и запущенного во всех отношениях старика-ампутанта, который стучит палкой по полу и требует «укольчик». Вот и сегодня дед из третьей палаты, судя по многочисленным татуировкам на руках и спине, немало повидавший в жизни, увидев меня, начал кричать, что ему больно и нахально требовать укол.
— Сестра, укол мне сделай! Сделай укол, больно, ааа!… .
— Сейчас, миленький, все сделаю. — Спорить с упертым дедом не имело никакого смысла. Кому угодно он мог вынести мозг своими криками за полчаса, поэтому я на свой страх и риск уколола деду анальгин, после чего тот затих, но ненадолго.
Чтобы сбить вредного деда с толку, одновременно я уколола назначенный лечащим врачом наркотик его соседу по палате — ухоженному мужчине лет пятидесяти пяти, имевшему диагноз «онкология», говоривший о бренности наших мечтаний.
Приблизительно через час, закончив выполнять назначения, я пошла к себе в сестринскую, и с удивлением обнаружила, что там никого нет. Это могло значить, что реанимационная суета в экстренной операционной продолжается.
Решив взглянуть, чего так долго возятся, я пошла к экстренной операционной, но в этот момент, почти сбив меня с ног, туда же быстрым шагом прошли три человека.
Судя по одежде, «пришельцы» несомненно, были врачами, но я их до этого в нашей больнице в глаза не видела.
— Тебе здесь чего надо? Иди к себе в процедурный! — Мокрецов — Мертвецов зло смотрел на меня из дверей экстренной операционной.
— Я думала, помощь нужна…
— Нужна будет, позовем, — он с силой захлопнул дверь у меня перед носом.
В сестринской я села у окна, развернула пакет с бутербродами (почему-то столько ем я только на дежурствах!) и раскрыла томик Агаты Кристи.