Холмс налил вина и все мы выпили.
Затем каждому агенту Холмс объяснил особенно его обязанности, не пропуская ни одной мелочи и, когда окончил все инструкции, заявил, что пора отправиться по местам.
Когда Федоров, Пеньков, Синявин, Каразин и Семенов ушли, Холмс обратился ко мне.
— Вас, дорогой Ватсон, я оставляю пока в покое. Отдыхайте, гуляйте и проводите время, как вам угодно. Берегите, впрочем, ваши силы, ибо они скоро понадобятся.
Затем, обернувшись к Вишнякову и Мясницкому, он добавил:
— А вы пока будьте у меня на квартире. Каждый час я буду давать вам знать по телефону, где я буду находиться, а вы будете принимать здесь и передавать мне донесения агентов.
Холмс зашел в другую комнату, служившую нам спальней и, когда вышел через полчаса оттуда, мы не узнали его. Это был самый обыкновенный мастеровой, в рваном картузе, из-под которого выбивались беспорядочно рыжеватые волосы.
Порыжевшие сапоги и грязный фартук, надетый на засаленный пиджачный костюм, дополняли его наряд.
Руки и лицо его были слегка вымазаны чем-то похожим на грязь.
Кивнув нам весело головой, он вышел из квартиры.
V.
Я не видал его в этот день до позднего вечера.
Лишь изредка мы получали от него извещения о месте, в котором он находится в данный момент.
Получаемые донесения от остальных агентов не отличались ничем интересным.
Когда поздним вечером Холмс возвратился домой, он казался скучным и утомленным.
Я его не расспрашивал.
Ясно было и без расспросов, что он потерпел полную неудачу, и мне не хотелось раздражать его излишним любопытством, которое, в таких случаях, бывает особенно неприятным.
На следующий день он встал рано и снова исчез на целый день.
Без него к нам заходил Нат Пинкертон.
Американец был зол и говорил, что в этом преступлении сам черт сломит ногу.
— Итак, совершенно ничего? — спросил я.
— Ах, господа! Кое-что есть, конечно, но… этих следов чересчур недостаточно, чтобы раскрыть преступление.
Он наскоро выпил чаю и ушел. В этот вечер Холмс снова вернулся ни с чем.
Из отрывочных фраз я понял, что этот день он провел в доме князя Ободолева и куда-то ездил, чтобы разыскать еще кого-то.
Говоря короче — прошло три дня.
Мы скучали, зевали и злились.
Но и у Ната Пинкертона дело шло не лучше.
Как сейчас помню, наступил четвертый вечер.
Я, Вишняков и Мясницкий сидели за чайным столом.
Вдруг дверь отворилась и в комнату быстрым шагом вошел Холмс.
— Ну-ка, Ватсон, накиньте пальто, да пойдемте со мною!
— проговорил он быстро.
— А мы? — спросили оба сыщика.
— Вы пока побудьте дома! В случае, если я вызову, то вы, Вишняков, тотчас же прискачете к нам, а вы, Мясницкий, не отходите от телефона.
Не разъясняя ничего больше, он добавил:
— Вы, Ватсон, наденьте что-нибудь старенькое.
Страшно заинтересованный, я быстро переоделся, и мы вышли на улицу.
Холмса ждал извозчик.
Лишь только мы вскочили в пролетку, Холмс крикнул:
— Назад, на Васильевский!
Я понял, что он уже был в доме князя и снова возвращается туда.
Извозчик полетел что есть духу.
На этот раз Холмс казался слегка взволнованным.
Таким бодрым он становился всегда, когда дело принимало серьезный оборот и я, зная его натуру, как свои пять пальцев, от души радовался за него.
— Я, кажется, могу вас поздравить? — сказал я, желая вызвать его на разговор.
— Да, дорогой Ватсон, — ответил он весело. — Вы можете поздравить меня с счастливым началом. Что будет потом — не знаю, но пока — дело пошло на лад.
— В чем именно?
— В том, что я, кажется, открыл тот путь, которым похищена княжна.
— Да?
— Вы знаете, меня страшно интересовал этот вопрос. Исчезновение девушки произошло необычайно странно!
— О, да!
— Ведь дом князя полон народу.
— А между тем никто ничего не видал…
— Вот именно! Как хотите, а это должно было навести меня на некоторые мысли.
— Что вы хотите этим сказать?
— Сейчас узнаете! Швейцар не видал ее ухода, в кухне не видели тоже. Если бы в кухне был всего один человек, у меня еще могло бы зародиться подозрение, что этот человек подкуплен, но их было там трое. По собранным сведениям, все они — люди вполне честные и никогда не замечались ни в каких провинностях. Кроме того, они сильно ссорятся между собою и непременно выдали бы один другого.