— Кто стучит?
— Наконец-то! — обрадовались за дверью. — Это я, Ольга Михайловна, сосед ваш, Останин!
— Останин, значит?
— Ага.
— А как жену зовут? — Марья Даниловна, помимо страшных историй, всегда подробно объясняла, как предотвращать их. — Сколько у тебя детей?
— Понятно, — донеслось из-за двери. — Могу прямо по анкете. Родился я в одна тысяча девятьсот двадцать втором году. Русский. Партийный. Из семьи рабочих…
— Не зубоскаль, — рассердилась старушка. — Отвечай толком. Не отомкну, коли шутить станешь.
— Что с вами, Ольга Михайловна? Глашей женку мою зовут!.. Сын Андрей. Точно?
— Вроде… Какое платье сегодня на Глафире было?
— Шут его знает, — чистосердечно признались за дверью. — Из вечерней смены пришел, не помню со сна. Да что я, жулик, по-вашему!?
— Всякое бывает… — уклончиво отозвалась Ольга Михайловна. — Может, дверью ты ошибся?
— Эта самая дверь! Мне Александра вашего повидать надо. Дело серьезное.
У старушки екнуло сердце.
— Не набедокурил ли!? — звякнула цепочка. Щелкнул замок. Дверь распахнулась. Лицо у Ольги Михайловны было бледным, напуганным. — Что Шурка-то натворил?
— На завод его вызывают, — стараясь быть серьезным, проговорил Тимофей Иванович. — Работник один прихворнул. Так вот, чтобы дело не стояло, вашего Александра просят выручить предприятие, из беды. Как?
— Раз общественность просит… Можно ли супротив коллектива… А он не…
— Он справится. Парень сноровистый, и голова не пустой кочан.
— Так-то оно так, да навычки нет.
— Я, бабушка, стараться буду! — Из-за ширмы показалась Шура.
Она еще не верила своему счастью. Ей казалось, что Тимофей Иванович шутит: уж очень лукаво смотрели на нее карие глаза кузнеца, излучая тепло, задор, веру.
— Одевайся в рабочее, — поучительно сказал Останин. — Трепать форму не надо. Одежонка есть?
— Лыжный костюм.
— Во-о-о… Подходяще!
— Тимофей Иванович! А где я работать буду?
— У молота моего на манипуляторе. Прихворнула у нас Вера. Мы тык-мык… Решили тебя пригласить. Не волнуйся — все согласовано. Василий Васильевич в курсе, директор училища извещен. Топаем на работу, молодой пролетарий?
— Пойдемте! Бабушка, я скоро вернусь, — по привычке проговорила Шура, натягивая фуражку.
— На зорьке, — дополнил Останин и рассмеялся, взглянув на Ольгу Михайловну. — А Глаша у меня сегодня весь день в комбинезоне ходила: побелку производит. Так-то.
Проводив Шуру и Останина, старушка подсела к столу, взяла карандаш. На диване беспокойно заворочалась Марья Даниловна. Она от слова до слова выслушала разговор подруги с кузнецом и, преломив его в свете какой-то версии, горела желанием высказать соображения.
— Бывает, и серьезные люди, почтенные на вид, уважаемые, несмышленых ребят с истинного пути сбивают. Читала я в книге, как один старательный работник… Его портрет даже на почетном месте висел…
Ольга Михайловна так посмотрела на подругу, что та осеклась, смолкла и больше не произнесла ни слова. Старушка спокойно дописала письмо и улеглась в постель.
10
Капля встретил Андрея на лестничной площадке.
— Слыхал новость? — прогудел он, схватив Афанасьева за рукав. — Белых-то у нас как отличился!? Вот парень! Двести пятьдесят процентов нормы!
— Какой нормы?
— Беги в группу — узнаешь!
Андрей пулей влетел в комнату. У доски, где обычно вывешивалась групповая стенгазета, толпились ребята. Они оживленно переговаривались. Андрей протолкался вперед и вдруг увидел перед собой улыбающееся лицо Сашки Белых. Нет, это было не живое лицо, а нарисованное, да так мастерски, что точь-в-точь. Через весь лист ватмана из нижнего угла в верхний тянулась надпись, сделанная красным карандашом: «Бригада Т. И. Останина дала 250 процентов сменной нормы!» Андрей еще раз посмотрел на портрет Шуры и стал читать заметку кузнеца Останина, в которой рассказывалось о том, как ученик ремесленного училища Александр Белых точной работой на ковочном манипуляторе обеспечил бригаде успех.
— Вот здорово-о-о, — завистливо протянул кто-то сзади, — заработал, должно быть, крупно.
Андрей круто повернулся на каблуках и очутился нос к носу со Шмаковым. Пухлые губы Виталия растянулись в улыбке.
— Афанасьев! — Он подал руку. — Приветствую!
— Иди к черту! — вырвалось у Андрея. — Он сильно ударил кулаком по протянутой ладони Шмакова. — Ты и подвиги на деньги меряешь!
Дверь широко распахнулась. На пороге выросла Шура. В этот день!.. В этот день!.. Кто усидит на месте в день большой радости?! Меркнет счастье, если не поделишься им с друзьями. Придя из ночной смены, Шура, как ни старалась, не могла уснуть. И радость, и гордость, и вера в собственные силы, вера, которую она почувствовала только сегодня на заводе, когда громоздкий на вид ковочный манипулятор, повинуясь ей, стал беспрекословно выполнять ее приказы, когда мощные «щупальцы» машины сделались как бы продолжением Шуриных рук, — не давали сомкнуть глаз.