Стояла светлая, тихая ночь; на чистом небе сияла луна; от нее до самого корабля на серо-синей дали моря зыблилась золотистая дорожка; казалось, что дроммона несется прямо по ней.
— Скоро ли?!.. — прошептал Луиджи.
Марк понял.
— Скоро!.. — ответил он. — Матросы говорили, что утром будем!
Бескровное лицо раненого осветилось улыбкой.
— Мне лучше…
— Не болит рана?
— Нет… хорошо… прохладно…
— Куда же тебя отнести в Неаполе?.. — помолчав, спросил Марк. — Есть у тебя родные?
Луиджи отрицательно качнул головою.
— А у кого ты рос?..
— На улице…
— Отчего же ты так хотел сюда приехать?
— Бродить хорошо, а умирать надо на родине… — выговорил раненый.
— Ну что ты?.. — возразил Марк. — Ты выздоровеешь!.. — он отвернулся от пристального взгляда приятеля.
Забота обволокла лицо Луиджи.
— Беспокоит тебя что-нибудь? — спросил Марк.
— С осликом я не попрощался… — неожиданно произнес раненый. — Погладить бы его?..
Ночь бледнела; слева на небе показался красный отсвет; через несколько минут он пропал, затем повторилось то же самое.
Луиджи, утомленный разговором, лежал, сомкнув глаза, и не видал ничего; он начал томиться.
— Скоро ли день? — шептал он запекшимися губами, не находя себе места.
Проснувшиеся товарищи молча окружили его.
Солнечный луч скользнул по щеке Луиджи; он ощутил это и быстро сел. Его подхватили руки товарищей.
— Неаполь!.. Везувий!.. Паруса красные!!.. — всхрипывая, восторженно произнес он, указывая рукою в сторону суши; расширившиеся глаза его были устремлены туда же: на безоблачном голубом небе рисовалась величавая островерхая гора, вся обнаженная от растительности; над нею клубами восходил дым, изредка окрашенный пламенем; на противоположной стороне глубокого залива, по крутому скату другой горы, лепились тысячи домов, замков и домишек; двумя желтыми поясами их оберегали крепостные стены; всюду виднелись разноцветные башни и церкви. Навстречу дроммоне из порта выходили в море два корабля с выгнутыми красными парусами; сотни их виднелись в синем, как василек, заливе.
Голова Луиджи опустилась на грудь; он грузно обвис всем телом и на бледном лице его стало застывать светлое выражение.
Его положили на спину; все опустились кругом тела на колени, а Марк громко начал читать отходную молитву.
ГЛАВА XXXVI
Похороны состоялись в тот же день. Кладбище было расположено на горе, чуть в стороне от города, и вид от могилы Луиджи был на полмира.
Близ ворот кладбища находился весь увитый зеленью винограда простой кабачок и после похорон товарищи зашли в него помянуть покойника.
— Будь ему земля пухом!.. — сказал Ярослав, подымая свою кружку.
Все чокнулись, выпили и замолчали — слишком было еще свежо все происшедшее.
— Что же мы теперь предпримем?.. — спросил Марк, обращаясь ко всем.
— Мы с ним по домам пойдем!.. — первым отозвался Ян, указывая на Ярослава.
— Да, да!.. — воскликнул тот. — Хочу на родину!!.
— А как вы до нее доберетесь?
— Морем в Константинополь. А оттуда с нашими через Черное море по Днепру на ладьях!..
— А в плен попасть не боитесь?
— Авось проберемся!!. — возразил Ян. — Будет, пошатались по свету! А вы что предпримете?
— Еще не знаю!.. — ответил Марк. — Потом увижу…
Мартин и Адольф молча глядели на Везувий, на зеленые долины, убегавшие в лиловую даль; на юге из моря подымалась неясная громада острова Капри.
Товарищи расплатились и отправились в город. Марк и Мартин шли впереди и говорили о Луиджи.
— Душа наша ушла вместе с ним!.. — сказал Марк.
— Ну, нет!.. — возразил Мартин. — Язычник был покойник!..
— Этот язычник раньше нас с тобою будет в раю!.. — спокойно возразил Марк.
— Это почему?
— Он положил жизнь за други своя!..
Кипучая жизнь Неаполя, к которому сходились все пути тогдашнего мира, быстро втянула в себя вновь приехавших. Узкие улицы его, то круто подымавшиеся в гору, то описывавшие пологие петли, то и дело сменялись лестницами из плитняка; всякий уголок кишел народом, собравшимся со всего света. На прилавках, прямо на улицах, лежали драгоценные восточные ткани, диковинное сарацинское оружие, ковры, тончайшие ювелирные изделия и всякие древности. Всюду слышался греческий язык, гортанные разноплеменные говоры, пестрели белые чалмы и красные колпаки; попадались фигуры евреев, одетых в черные кафтаны с обязательными желтыми кружками на середине спины и на груди.
Среди гама и сутолоки мирового базара то здесь, то там слышалось треньканье струн и пение; казалось, в городе рассыпано столько же певцов, сколько перепелов висело в крохотных клеточках чуть не под каждым окном. Яркие огненные кактусы и самые разнообразные цветы в горшках заполняли все подоконники.