Марк с остальными двумя товарищами вышел утром на улицу и только что они попали на площадь — увидали приближавшуюся процессию: двое каких-то людей вели под уздцы маленького ослика; на спине его, лицом к хвосту сидел связанный человек средних лет; за ним шумно гомонила толпа; некоторые улюлюкали и насмехались, другие свистали и указывали пальцами на героя шествия. Его подвезли к низенькому эшафоту и прикрутили веревкой к столбу: наказанный был торговец, замеченный в обвешивании покупателей.
Кто-то из толпы швырнул в него куриным яйцом и угодил в лоб; по лицу привязанного потек желток и зрители разразились хохотом.
Трое товарищей посмотрели на обычное в те времена зрелище и тронулись к собору. Марк вдруг ахнул и, расталкивая толпу, бросился к проходившему невдалеке человеку в черном плаще с выразительным, вдумчивым лицом.
— Синьор Карнаро?! — воскликнул он.
Встречный оглянулся, узнал Марка и улыбка осветила глаза его.
— Вот где пришлось встретиться!.. — произнес он, здороваясь.
— Я вас искал в Болонье!.. — сказал Марк, — я там артистом был!
— Почему же «был», а не есть?.. — спросил Карнаро.
Марк немного замялся.
— Да так… история одна случилась, нас несколько человек ушли. Вот они тоже со мною!.. — добавил он, указывая на своих спутников.
— Что ж, учиться нужно желать, а можно везде!.. — ответил Карнаро, кивнув на поклон Мартину и Адольфу.
— Мы этого и хотим!.. — заявил Марк. — Вы ведь собирались в Болонье быть?
— Судьба выше наших желаний!.. — с усмешкой заметил Карнаро. — Я тоже должен был уйти из Болоньи; теперь здесь имею учеников!
— Школа у вас, да?
Карнаро улыбнулся горячности собеседника.
— Если хочешь, назови так!
— Где же вы учите?
— Где придется. В непогоду под мостом через речонку, в стадии отсюда; в хорошие дни в овраге или на горах: неподалеку имеется давно заброшенный и забытый театр древних времен.
— А нам вы позволите послушать вас?
— Очень рад!.. Только завтра я уйду на неделю — если хотите, отправимся, чтобы не терять времени, вместе?
Предложение философа было принято восторженно; друзья проводили своего нового учителя до дома и поспешили в тратторию, чтобы собраться в путь и предупредить о своей отлучке Яна и Луиджи.
ГЛАВА XXXI
Как только открылись на другой день ворота Св. Петра, первыми вышли из них на простор полей Карнаро и трое немцев; впереди перебирал ножками ослик, на время предоставленный Луиджи товарищам. Сам он остался в городе вместе с Яном, увлекшимся новыми знакомыми.
Утро было свежее, бодрящее; радуя глаз, кругом мягко выгибались невысокие разноцветные горы. Марк с жадным вниманием допытывался от Карнаро ответа на свои мысли, которых много прошло в голове его со дня ухода из монастыря. Коснулась, между прочим, речь и Пизы с ее базаром мощей. Марк с болью переживал внезапно обнаружившийся обман и надругательство над тем, к чему привык с детства относиться с глубокой верой и уважением.
У Мартина, наоборот, прорывалось озлобление и негодование.
— Все это плоды невежества!.. — ответил Карнаро. — Но волноваться не надо: все проходит в мире… спящие еще спят, но они проснутся!
— Какие спящие?.. — спросил Марк.
— Папа с его советниками!.. — был ответ. — Что бы вы ни видели — помните, что все в мире — и солнце и свет — произошли из тьмы и хаоса!
В разговорах время неслось незаметно и, после обеда и отдыха в одной из придорожных тратторий, путники пустились дальше. Погода стала меняться; небо медленно заволакивалось тучами и, когда на известковых горах впереди завиделся монастырь Св. Лоренцо, стала нависать уже ночь. Сделалось душно, чувствовалось, что вот-вот пойдет дождь, но его все не было; тишина и оцепенение овладели миром.
Путники свернули к монастырю и по каменистым осыпям, сменившим дорогу, стали пробираться на огонек, приветливо мигавший из тьмы. Вскоре вырисовалась башня; на ней, высоко над проездом, горел фонарь-маяк для путешественников.
Карнаро постучал в ворота; послышались торопливые шаги и чей-то возбужденный голос спросил: «Кто там?»
— Карнаро… — отозвался философ. — Свои!..
— А скажите: «Во имя Отца и Сына и Св. Духа»!
Карнаро повторил; зазвякали железные запоры и калитка чуть приотворилась; в потемках забелела ряса монаха.
— Запоздали мы!.. — сказал, поздоровавшись, Карнаро. — Хотим от дождя у вас укрыться!
— Пожалуйте!.. — ответил привратник. — Худая ночь заходит!
Низенький и длинный дом гостиницы находился у стены, у самых ворот, и был совершенно пуст. Фонарь над входом в него освещал небольшую веранду, опиравшуюся на четыре колонны; за ними чернела открытая дверь.
Путникам отвели комнату и Карнаро попросил брата-гостиника сообщить приору Дамиану о его приходе.
Начали помаргивать беззвучные, слабые молнии — казалось, будто где-то далеко великан то открывает, то закрывает глаза с огромными ресницами.
Дверь распахнулась и быстрой неровной походкой вошел бледный монах средних лет с истощенным и нервным лицом. Он дружески поздоровался с Карнаро и последний представил ему своих учеников.
— Кающиеся? — спросил Дамиан и, не дав Карнаро времени ответить, продолжал говорить. — Это хорошо!.. смердит земля от грехов наших! — Видели, как демоны взбирались к нам на стены?.. их целая рать залегла кругом монастыря среди камней!
— Нет, не видали!.. — отозвался философ.
— Они прячутся… в полночь бой будет!.. Хорошо, что вы успели прийти!.. Идемте в мою келью!
Все вышли из гостиницы.
Молнии вспыхивали уже ярче и длительней; при синем свете их с горы открывалась необозримая даль. Небо обдавалось фосфорическим огнем и такие же огоньки отражались в глазах приора.
Марк чувствовал озноб: ему стала чудиться близость зловещих сил; какие-то птицы, светя глазами, со стонами беззвучно метались над головами путников. Мартин шагал, сдвинув брови, готовый на все; на лице Адольфа была написана растерянность и самый неприкрашенный страх; на стенах ослепительно белыми изваяниями вырезывались фигуры сторожевых монахов с сиявшими высокими крестами в руках.
Дамиан впустил своих гостей в полукруглый и сводчатый обширный зал, освещенный множеством масляных стенных ламп; линия каменных скамей изгибалась вдоль стен. На середине одной из них была устроена Голгофа: на громадном черном кресте, поникнув мертвой головою, висел пригвожденный Спаситель, резаный из дерева и раскрашенный; крупные капли крови на лице его, казалось, еще стекали из под терний венца.
Перед ним прыгала и бесновалась обнаженная до пояса, окровавленная толпа людей; в руках у каждого было по пуку розог или по ременной плети, и кто с визгом, кто с пением псалмов с размаха яростно сек самого себя через плечо; удары наносились с бешеной быстротою; глаза у всех были остановившиеся, невидящие, страшные. Нет-нет и то один, то другой из самобичевавшихся прекращал стеганье и, оставляя за собой кровавые пятна, выбирался, шатаясь, из толпы и в изнеможении валился на лавку; стены за ними были измазаны как бы пурпуром. Некоторые, будто мешки, скатывались со скамей и лежали в беспамятстве, но это не привлекало ничьего внимания.
Эхо звучно повторяло и усиливало все звуки.
— Три тысячи ударов равны году покаяния… — проговорил Дамиан. — Очистившись, легче бороться с дьяволами!
Держась стены, он и следовавшие за ним путники обогнули зал и через низенькую дверь попали на четвероугольную крытую галерею, арки которой опирались на множество колонн самого разнообразного вида; некоторые имели каменные узлы посередине, другие свивались из змей и растений. Галерея окаймляла небольшое кладбище; при блеске зарниц отчетливо виднелись памятники и казалось, будто жильцы могил выглядывают из за камней и саркофагов и снова прячутся за них.
Многочисленные двери вели из галереи в кельи; все они были открыты настежь, каждый уголок ярко освещали лампы, восковые свечи и факелы.