Веками ежедневно повторялось одно и то же. Первые лучи солнца буквально рассеивали тень далеко по склону, отчего силуэт дерева приобретал карикатурный вид. По мере разгорания утра она собиралась, сжималась, и в полдень на траве появлялись четкие, достоверные очертания великого дерева. Но все эти труды были напрасны: после краткой сиесты тень как лентяй начинала убегать на восток, вскоре кидалась с утеса, опускаясь как пух через реку в хаос валунов на той стороне. Казалось, пора бы начать крутой и трудный подъем обратно, но она ухитрялась уходить все дальше и дальше, до полного исчезновения где-то в лиловых холмах.
Мы называем этот дубок (Qutrcus virginiana) вечнозеленым, но слово «вечно» означает здесь лишь «долго и постоянно», ибо времена года не обходят стороной даже виргинский дуб. Желто-коричневые листья сбрасываются и заменяются новыми. На время он остается голым, затем и вовсе бесплотным — кожа да кости. Его тень ранним утром становится еще более карикатурной, во всяком случае истонченной и эскизной. Но, собравшись в полдень, она в точности отражает фигуру, которая ее отбрасывает, — скелет, пытающийся овладеть своим привидением.
Я провозился в лагере до обеда, а потом решил пройтись по холмам. Спускаясь по склону, поросшему кедром, я вскоре услышал призывное брачное пение пайсано. Не могу решить, как назвать эти птичьи любовные звуки: они слишком мелодичны для карканья и не столь тоскливы, чтобы называть их стоном. Пение пайсано — это неуверенный блуждающий звук, то близкий, то далекий и стихающий, так что вы порой даже сомневаетесь, а не почудился ли он вам. Но я никогда не слышал его на равнине или в прерии, где он, возможно, звучит иначе: ведь в этой каменистой лесной зоне звук достигает слуха измененным. Влияет все: поверхность листьев и валунов, скольжение вдоль обрывов пластов, и с каждым препятствием звук оставляет часть себя. Совершенно ясно, что призыв пайсано не предназначен для столь грубой окружающей среды. Может быть, специалисты по акустике в своих лабораториях, разъяв его на части, объяснят, что с ним происходит и почему. Я могу лишь сказать, что любовный призыв пайсано кажется звуком без исходной точки — странствующим и ищущим, но без большой надежды найти.
Но на этот раз мне недолго пришлось ждать пайсано с красным хохолком и хвостом, направленным почти перпендикулярно вверх. Он оставался в поле зрения моего бинокля целых пять минут, совершенно неподвижный, за исключением легкого вращательного движения головы. Он будто бросал взгляд то на землю, то на небо, а затем, опустив хвост и вытянув вперед свою длинную шею, он вспорхнул и скрылся в низких зарослях в направлении отвечающих ему звуков.
Авторитетные специалисты обвиняют эту птицу в беззаботности: по временам она кладет свое яйцо в гнезда не только других пайсано, но и совершенно иных видов птиц. Правда, так поступают не все пайсано, так что до американской воловьей птицы и кукушки Старого Света им далеко.
Ожидая еще раз увидеть пайсано, которые продолжали вести свои любовные речи, я услышал звуки топора, редкие и размеренные.
Я продолжил свой путь и вскоре увидел в бинокль то, чего никогда не забуду. Какой-то высокий старик рубил кедр. Груз лет давил на лесоруба, замедляя движение хорошего топора. После десятка ударов он тяжело опирался о дерево, грудь его вздымалась от частых вдохов. Но, восстановив дыхание, старик возобновлял работу, рубил кедр равномерно и точно. Казалось, это замедленные кадры учебного фильма-пособия по рубке леса.
Старик был гол по пояс. Ростом он был, по крайней мере, метр восемьдесят с лишним, широкоплечий, с почти осиной талией, подчеркнутой крепко затянутым ремнем. В лучшие годы этот костяк легко мог носить килограммов девяносто пять, теперь же лесоруб весил не более семидесяти. Я понял тогда, что имеют в виду книги по физиологии, говоря о подушках плоти — уберите подушку, и наволочка сморщится и отвиснет. Кожа висела на его костлявой фигуре. Когда истощенные руки поднимались для очередного удара, она ползла вверх по торчащим ребрам, по крайней мере, на восемь сантиметров — будто вода бежала по выбоинам.
Руки опускались вниз — длинные мешки свисали с предплечий. Нет, лучше ожиревшая плоть, чем полное отсутствие ее.
Я сфокусировал бинокль и снова поразился. Вены на руках лесоруба были толстые, как бечева, и при взмахе рук огромные жесткие фиолетовые кровяные сосуды растягивались и скользили под кожей. Увы, бедный Йорик! Тебя раскопали слишком поздно. Простой скелет не так впечатляющ, как истощенная плоть.