Когда молодежь насмехается над состарившимся Софоклом, ехидно вопрошая: «А как насчет любви, Софокл, ты все тот же, что и был?», поэт отвечает: «С радостью я освободился от того, о чем вы говорите; освободился от бешеного и яростного господина». Речь Кефала содержит и много других, еще более утешительных рассуждений.
Если оставить философию и обратиться к практическому решению проблемы старения, то мы увидим, что и островные народы Тихого океана, и прославленные древнеримские аристократы пришли к схожей точке зрения, — разумеется, независимо друг от друга, поскольку контакта между этими двумя культурами быть не могло.
Дикий островитянин, приближавшийся к сорокалетию (они жили недолго), начинал испытывать ощущение своей смертности. Он чувствовал, что уже не тот, что был когда-то, что начинает уходить из этого мира, что путь, ведущий вниз, безвозвратен.
Он был обязан сообщить о своем заболевании старостью вождю деревни, который раздавал приглашения на похороны. Жители воспринимали приглашение с радостью и заранее готовились к привычному празднеству. С наступлением назначенного счастливого дня кандидат в покойники возглавлял шествие радостных соплеменников в лес, где после должного прощания и взаимных поздравлений его опускали на дно открытой могилы. Могилу засыпали землей, праздничная толпа расходилась. Так люди открыли для себя источник вечной юности: они больше не знали старости.
Нечто подобное — в философском смысле — придумал Рим; однако избавление от старости носило более закрытый, личный характер. Стареющий аристократ, сопоставив свои нынешние радости жизни и страдания, бесстрастно решал, что жизнь более нежелательна. Он рассылал приглашения — но не всему обществу без разбора, а лишь ближайшим, дражайшим друзьям, немногим верным своим товарищам. В назначенное время они собирались у него в доме и предавались дискуссии о путях богов и людей. Как все римляне Золотого века, они высказывали разумные сентенции с искренностью и достоинством. Час наступал, раб держал чашу, а хозяин, вскрыв вену на руке, медленно уходил в другой мир, не переставая участвовать в дружеской беседе.
Монтень рассказывает историю римлянина, страдавшего болезненным и, очевидно, неизлечимым недугом. Избрав голодную смерть, несчастный разослал своим друзьям приглашения заходить к нему, когда им удобно, и беседовать с ним во время его последнего поста. Однако голодовка возымела благотворное действие на здоровье пациента, и лекари объявили об исцелении, рекомендовав лишь постепенно возобновить питание и восстановить силы. Римлянин был поставлен перед вопросом, ответа на который не найти ни у мудреца, ни в одной ученой книге. После серьезного совета с друзьями он решил, что несколько отпущенных ему лет не оправдают его отступления от врат смерти, и продолжил голодовку до летального конца.
Редко встречается дикое животное, страдающее от старости или болезни. Жизнь и смерть в природе сбалансированы так тонко, что какое-нибудь перо не на месте, ревматическая ограниченность сустава, замедленная реакция или ослабление зрения означают почти немедленную гибель. Для того чтобы выжить, животное должно полностью владеть всеми своими силами, умственными и физическими. Недопустимы ни опьянение, ни объедание. Дятел-сокоед, опьяненный забродившим соком, окажется легкой добычей для всевидящего сокола, если, конечно, раньше не разобьется о сук в привычном для пьяных ложном ощущении безопасности. Малиновку, переевшую ягод персидской мелии и еле плетущуюся по лужайке, быстро сцапает первая же кошка.
В животном мире царит хирургия без сентиментальностей. Природа-мать желает либо видеть своих детей здоровыми и счастливыми, либо не видеть их вовсе. Только в одомашненном состоянии физические недуги человека передаются и его меньшим братьям.
Длительные болезни и старость появляются среди стадных животных там, где благоприятные условия приводят к росту поголовья, превышающему количество жертв хищников. Охотники за буйволами находят стареющих быков, вытесненных из стада, но еще живых. Очевидец рассказывал о встрече со старым буйволом: «Он никак не хотел уходить с нашей дороги. А был такой старый и такой изможденный, что шкура висела на нем, как драпировка на скелете». Я слышал, что старость — нередкое явление и среди кроличьих полчищ в Австралии. Но это — исключения.