С тех пор и не люблю это дерево. Если бы мой отец знал то, что теперь знаю я — что каркас требует пусть крошечного, но постоянного поступления воды, такого, какое обеспечивают трещины в известняке, и что в естественных условиях он не может выжить на неглубоких почвах, лежащих на сплошном камне, как там, где мы жили, — он не пошел бы на все эти ненужные затраты. А я не возненавидел бы бедный каркас.
Но однажды утром, бродя по второй террасе над Медвежьим ручьем, я остановился в изумлении, заметив вдали гигантскую скальную плиту, похожую на многотонную стену огромной крепости. Наклоненная под углом в тридцать градусов, эта белая глыба торчала столь неестественно, что я специально подошел посмотреть, на чем же она держится. Оказалось, плиту приподнял вылезший на поверхность корень каркаса, ибо она давила на ствол. Так возникло это удобное ночное убежище для броненосцев, енотов, опоссумов и прочих хищников.
Я попытался представить себе, сколько времени понадобилось корню, чтобы отколоть и приподнять этот огромный кусок камня. Возраст дерева, как известно, определить непросто. Книги утверждают, что каркас живет недолго, но могут быть и исключения. Считается, что недолговечно и грушевое дерево, тем не менее существует достоверное описание грушевого дерева на Кейп-Коде — ему было двести лет, и оно еще плодоносило, пока в 1840 году его не снесла буря. Хенман Доэйн обстоятельно описывает это в длинной и очень религиозной поэме, которую цитирует Генри Торо, опуская, как и следовало ожидать, «наиболее клерикальные строки». Вокруг Остина все еще живут виргинские дубы, которым, согласно авторитетным источникам, более тысячи лет. А рядом с ними — дубы такого же размера, но им всего несколько сот лет. И если уж выдающийся английский ботаник Генри Джон Элвис и мистер У. Р. Матун из лесного управления министерства сельского хозяйства США расходятся в оценке возраста виргинского дуба, то меньшим авторитетам и вовсе следует воздержаться от высказываний по этому вопросу.
Так что не рискну предположить, каков возраст этого каркаса. Для данного вида дерево было большим, а ведь ему приходилось бороться за каждый дюйм своего роста в негостеприимном окружении. Прикинув, я предположил, что ему не меньше сорока. Таким образом, корень, поднявший под углом скалу, чтобы принести хоть малую толику питания родительскому стеблю, искал в известняке расщелину сорок лет!
В периоды ливней природные расселины между каменными пластами наполняются водой, сам же камень остается непроницаемым. Колодец в местности, где я сейчас нахожусь, в дождливую погоду наполняется доверху, в сухой же сезон уровень воды в нем падает на десять, пятнадцать, а то и тридцать метров. При использовании воды лишь для домашних нужд уровень воды за две недели опускается на девять метров. Вот как легко теряет влагу холмистый склон. Только быстрорастущее дерево, крепкое и упорное, с широко расходящимися корнями, способно использовать расселины с остатками влаги для дальнейшего роста.
Каркас прекрасно приспособлен для здешних условий. Его корни расходятся далеко и широко, собирая питательные вещества с поверхности земли. Корни существенно вредят нашему городскому водоснабжению — выискивают течи в водопроводных трубах и присасываются к ним, как коровы к поилке. Они словно чуют сточные трубы и разрушают их. Они уродуют поливные лужайки: пускают вокруг крепкие ростки, которые в конце концов пиявками вцепляются в тенистые растения. Порой приходится ранить дерево, чтобы освободить его от этой поросли.
Даже умирая, особенно на приусадебном участке, каркас проявляет неудобное человеку упорство. Он отмирает частями в течение нескольких лет. Человек больше любит деревья, которые, если их дни сочтены, «умирают целиком», как говорится в детском стишке про собачку Ровера.