Конечно, по сравнению с древними каменными плитами дерево — создание эфемерное. Оно радуется своему короткому веку под солнцем. Через несколько лет оно умрет, древесные личинки источат его труп, ветер повалит его, и корни, даже гигантские, поднявшие плиту, сгниют. Земля вновь поглотит материал, пошедший на создание дерева, и медленно, очень медленно, но быстрее, чем она поднималась, большая каменная плита опустится в исходное положение. Она устала. А гравитация наконец восторжествует над жалкой попыткой жизни нарушить вселенский порядок.
Но ничто не проходит бесследно. Жизнь написала свою эпитафию, которую нетрудно будет прочесть натуралисту. Он-то, конечно, узреет неестественные трещины, покопается в них палкой и обнаружит «скрытую богатую почву». Увидит старый пень или заплесневевшие остатки его. Увидит другие плиты, такие же большие или еще больше, со столь же удивительными трещинами. Заметит молодое деревце каркаса, растущее среди плит, — и внезапно ему откроется картина многовековой битвы растений со скалой. Он найдет в плитах древние и сверхдревние трещины и, погружая в них свою палку, наткнется на корешки молодых деревьев каркаса: они взрастают под плитами, вновь начиная уже поведанную историю. Он мысленно представит себе новое вздымание плит, новые трещины, смерть дерева и снова опускание разломленных плит и так далее, и так далее. Битва растений со скалой покажется ему схваткой двух бессмертных бульдогов, из которых ни один не в состоянии одержать верх над противником.
Метрах в пятистах отсюда, на другом пласте этого же склона, сосредоточена другая группа деревьев. Скала под ними совсем разрушена, раскрошена. Жадные корни, стремящиеся к питательной почве, ищут в камне естественные прослойки. Утолщаясь, раздвигают эти прослойки, влага глубже проникает туда, принося еще больше питательных веществ и т. д., и т. п. Так огромная плита, как по волшебству, превращается в мелкую почву.
По мере того как скалы отрываются от своей основы, раскалываются, разламываются и крошатся и по мере того как место расчищается и удобряется гниющим деревом многих поколений, каркас начинает заменяться другими деревьями, в первую очередь ильмом плотнолистным и дубом. Таким образом, каркас — пионер, первопроходец, разбивающий скалы, расчищающий путь для более нежных видов и идущий дальше, в самые труднодоступные места, манящие его предприимчивый дух.
Теперь, наверное, вы поняли, почему это дерево столь непривлекательно среди садовой зелени. Оно подобно дикому животному, впервые введенному в дом.
Почему же после того, как каркас выиграет битву с гигантскими плитами известняка, его сменяют более нежные виды деревьев? Потому что они дольше живут, они спокойнее и осмотрительнее. Их корни более осторожны и расчетливы. Большая продолжительность их жизни дает им преимущество перед этим Иоанном Предтечей мира деревьев, расчистившим путь. Часто там, где каркас служил первопроходцем, торчит лишь несколько его экземпляров, тонких, высоких, обреченных на верную гибель в тени дубов и ильмов.
Как это похоже на пионеров американского Запада! Все эти Дэниэли Бунесы, Дэви Крокетсы, Дикие Биллы Хикоксы эры первопроходцев отлично чувствуют себя на открытых просторах и в девственном лесу. Но как только они создадут условия для более цивилизованной, устойчивой жизни, их достоинства оборачиваются пороками, а сами они становятся явными изгоями.
Выполняя роль каменолома, совершающего первый шаг в вековом процессе превращения известняка в почву («черную, что твоя шляпа», как говорил гордый поселенец, переворачивая дернину на холмах великих прерий), каркас принадлежит этим скалам и там и поляжет.
Исход бульдожьей схватки между корнем и скалой совершенно ясен. Последняя будет раздроблена до должного состояния многими поколениями каркаса, как уже раздроблены известняковые плиты на тысяче холмов плато Эдуардс. Жизнь хрупка и тонка, но бесконечно изобретательна и, вооруженная всего лишь даже перышком, способна дробить камни, встающие на ее пути. Ибо она имеет направление и цель. Мертвая же материя бездеятельна, инертна, парализована. Жизнь не только побеждает ее, но и заставляет служить себе.
Мое детское предубеждение против каркаса было поколеблено еще и с помощью малиновки. Плоды этого дерева прекрасно сохраняются на нем до самой середины зимы — до того времени, когда малиновка с трудом может найти какую-либо пищу в Центральном Техасе. Она прилетает сюда в начале ноября и довольствуется плодами можжевельника, дикого каркаса и колючих кустарников, пока их запас не истощается. В начале февраля малиновка внезапно налетает в города и селения за плодами окультуренного каркаса. (Многие горожане даже думают, что именно в это время и происходит первая волна миграции малиновки в Центральный Техас.) На таком корме она держится вплоть до самой отправки на север.