Права желтозвездников
В тот день на стенах домов появились плакаты, извещавшие о том, что евреям надлежит переселиться в дома, отмеченные желтой звездой. С утра до вечера квакало об этом и радио.
Вейнбергеры наняли подводу, чтобы перебраться на ней в дом под желтой звездой.
Когда грузчики уже закончили работу, из корчмы вышел вдруг окружной начальник в нарядной нилашистской форме.
Его сопровождал Козак. На Козаке также красовался теперь черно-зеленый новехонький мундир, на ногах сверкали сапоги.
Приметив нервно топчущихся у подводы Вейнбергера и его жену, окружной начальник заорал:
— То есть как? Что тут происходит?! Евреи стоят, а люди им грузят барахло? Снять все! И грузить заново! А ну, евреи, за дело!
Вейнбергер и его супруга с полными ужаса глазами, спотыкаясь, бросились было к подводе. Но, на их счастье, возчик подошел к помахивавшему дубинкой окружному начальнику и взмолился:
— Господин Кайлингер! Не разоряйте меня! Мне еще дважды надо обернуться! А сколько ж это времени я потеряю тут, с этими?
— Так и быть! Только ради вас! — кивнул окружной начальник. — Но чтоб я больше не видел, как венгры работают на евреев. А эта тележка кого поджидает?
Козак, стоя в дверях корчмы, весело гоготал над происходящим.
Он поспешил осведомить своего принципала:
— Да Янчи Безимени одолжил ее еврейчикам победнее, тем, что с голубятни!
— А ты позаботься о том, брат, чтобы он не помогал им. Пусть и нагружают, и везут сами. Пусть учатся работать! Я даже остался бы. Но нельзя — дела! Выдержка, брат!
Окружной начальник удалился. А Козак, пока суд да дело, скалясь, вернулся в корчму к своему фречу.
Переселение с неожиданно серьезной развязкой
В тот день Андорфи в третий раз призвали в армию.
Он форменным образом лютовал.
Служба в армии обрекала его на материальный крах и нравственное падение. Дома он терял учеников, а на службе упивался до белой горячки от отвращения. Теперь у него иной раз тряслись руки, даже когда он играл на рояле.
Нещадно ругаясь и проклиная все на свете, он вытащил свой мундир прапорщика артиллерии, выбил его и вычистил.
Повестка валялась на ковре. Она была смята и слегка надорвана — получив ее, Андорфи от злости скомкал листок в кулаке и швырнул на пол.
Теперь он поднял повестку и еще раз поглядел на нее.
Чудо, что эта официальная бумажка не вспыхнула у него в руке пламенем от его горевшего ненавистью взгляда.
Между тем Безимени и дурачок Муки с шумом и громом тащили вниз с самой верхотуры жалкий скарб мелочного торговца.
Тележка с левым уклоном была уже наполовину нагружена. Сейчас спускали по лестнице видавшее виды пианино. Единственное сокровище, надежду и утешение молоденькой дочери мелочного торговца.
Девушка тоже помогала обивщику мебели нести пианино. Внизу, на улице, она попросила:
— Его только стоймя можно перевозить, господин Безимени. С ним надо очень осторожно…
— Ладно, барышня! Мы аккуратно! Давай, Муки, подымай поосторожнее! — позвал он дурачка. — Ну, взяли!
В эту минуту из корчмы показался Козак. А из-за его спины выглядывала дебелая корчмарка.
Козака осенила вдруг великолепная мысль. И, повернувшись к корчмарке, он громко провозгласил:
— Какой бы ни был еврей разнищий, все равно у него добра вдвое больше, чем у христианина. Разве не хотелось бы вашей Илонке на пианине учиться? Но вы не можете себе этого позволить… Ну, вот что! Эта пианина останется здесь!
— Что это вы надумали! Нас-то не впутывайте! — затрясла головой корчмарка.
Но Козак уже выскочил на улицу и запрыгал перед Безимени и Муки, которые как раз собрались поднять пианино.
— Эй, Янчи! В концлагерь захотел из-за нехристей угодить?
— С чего это? — удивился Безимени.
— А с того, что господин окружной начальник только что, вот на этом самом месте, когда переселялся другой еврейский выводок, распорядился: помогать евреям при переселении не разрешается! Пусть сами потрудятся! Им это не помешает!
Христианин не должен их обслуживать никогда и ни в каком виде!
— Ну! Взяли? ~ заторопился дурачок Муки, единственный человек на всей улице, озабоченный не приказом окружного начальника, а причитающейся за погрузку палинкой.
И когда Безимени бросил ему: «Погоди!» — глазки Муки злобно сверкнули.
— Чего годить-то? Наплюй на Козака! Пошел ты, Козак в… — И он указал точно куда. — Видишь, мы работаем!
Неповиновение дурачка нилашистскому молодчику вызвало всеобщее оживление. За перепалкой следили все — прохожие, жильцы окрестных домов, высыпавшие на балконы или выглядывавшие из окон.
Козак разделался с Муки попросту, двинув его изо всей силы в зад. Но затем, разъяренный смешным положением, в которое попал, начал орать на Безимени:
— Значит, я вру? А ну, кто слышал приказ окружного начальника? Вы слышали, сударыня? А вы, барышня?
Первой свидетельницей Козак вызвал корчмарку, но той не по сердцу была вся эта сцена.
— Только меня не впутывайте! — передернула она плечами и хотела скрыться в своем заведении.
Козак, однако, удержал ее с применением силы.
— Слышали или нет? Может, вам угодно в лужу меня посадить из-за евреев этих?!
— Ну слышала, слышала! Так все и есть! — призналась тут корчмарка.
Сверху, из окна, дали показания и Сабо с дочерью:
— Правду он говорит! Начальник велел ему следить здесь!
— Ну видишь? — сверкнул Козак глазами на Безимени.
Безимени растерянно озирался. Он жалел девушку-еврейку. Создавшееся положение его удручало. Вместе с тем он чувствовал себя слишком маленьким человеком, чтобы вступать в конфликт с окружным начальником и даже просто с настроениями дома и улицы.
Он поглядел на смертельно побледневшую жену мелочного торговца, переминавшуюся возле его повозки и ломавшую руки, И показал глазами, движением головы и рук полное свое бессилие: здесь уж он помочь не в состоянии!
Между тем девушка-еврейка, не разобравшись толком в посягательствах Козака, уяснила себе только, что Козак, этот враг, нилашист, задерживает Безимени, и подумала: она использует вынужденную задержку для того, чтобы попрощаться с Андорфи, ее учителем, который до сих пор имел достаточно мужества, чтобы как ни в чем не бывало продолжать общаться с евреями.
Андорфи, стоя посреди комнаты с повесткой в руке, услышал стук в окно, выходившее на улицу. Подняв голову, он увидел свою ученицу. Словно почувствовав, что нужен ей, он знаком показал девушке: подождите, сейчас выйду.
Так как его квартира имела выход только во двор, Андорфи появился на улице через парадное.
— Я просто хотела попрощаться! Не буду вас задерживать, — сказала девушка, протягивая своему учителю руку.
Однако Андорфи почуял, что на улице происходит нечто необычное. Он повернулся к обивщику мебели:
— Что такое? Что здесь стряслось?
— Козак говорит, что евреи при переезде не имеют права нанимать христиан на подмогу. Говорит, что того, кто будет помогать им, он упрячет в концлагерь.
— В самом деле? — спросил Андорфи Козака.
— Что значит — в самом деле?! Христианин не может работать на еврея!
— Простите, но пока это относится только к прислуге. Евреям принадлежит еще ряд заводов, а также некоторые магазины и мастерские, и работают там самые настоящие христиане! — отпарировал Андорфи.
— И очень плохо! Но здесь, в нашем округе, такого уже нет! И не будет! Распоряжение господина окружного начальника, — объявил Козак.
— Ваш окружной начальник не властен ни предвосхитить, ни приостановить действующие в стране законы. Это называется превышение полномочий, что требует соответствующего отношения! — решительно глядя негодяю прямо между глаз, произнес Андорфи. Затем обернулся к Безимени: — Смелее! Помогите им! Грузите!