О, теперь уже на законных основаниях, к жениху!
Ночь была необычайно теплая. Безимени выключил свет в квартире, открыл дверь во двор и сел на свою тележку покурить. Здесь и нашла его Аги.
— Послушай, а может кто-нибудь подглядывать к тебе отсюда, из темноты? — спросила она Безимени. — Ну, через щелку какую-нибудь?
— Нет! С чего ты взяла? — поинтересовался Безимени.
— Войдем-ка. Закрой дверь.
Безимени повиновался, впрочем нехотя.
— Зачем спешить? Не успеем, что ли?
— Запри дверь на ключ! — распорядилась Аги. И сама дважды повернула ключ в замке. Потом из фирменного бумажного пакета, приспособленного под сумочку, вынула маленькую, не больше кирпича, шкатулку. — Я хотела показать тебе вот это! — И она поставила шкатулку на стол.
— Что в ней? Драгоценности? — спросил Безимени, на глаз прикинув, что может быть в шкатулке; лицо его при этом помрачнело, не предвещая для Аги ничего доброго.
— Ну что, ну что, ну что ты смотришь на меня, словно убийца! — заговорила Аги. — Я и сама уже жалею, что согласилась взять ее на сохранение. Но и ты не выдержал бы просьб госпожи Вейнбергер, да обмороков, да слез — и все ради этой шкатулки!
— Мне это не нравится! Пусть сами прячут свое добро! Зачем мы для этого понадобились? — кратко высказался Безимени.
— Но она только нам доверяет! Ихний брат, говорит, из провинции да зять здешний, пештский, наскребли кое-что за всю жизнь, и сами они, мол, двадцать лет мучились в магазинчике своем, чтобы приобрести то, что собрано в этой шкатулке. Госпожа Вайнбергер и ключ от нее дала мне: чтобы я поглядела, что там, и сохранила для нее. А уж они в долгу не останутся!.. И до тех пор просила, молила, покуда я не приняла от нее шкатулку. А теперь куда ее девать?
— Чтоб тебе ни дна ни покрышки! — разозлился Безимени. — Ужо накличешь ты беду на наши головы!
Побеседовав таким образом, Безимени и Аги поняли: пора прийти к какому-то практическому решению и припрятать шкатулку.
Предварительно они на всякий случай решили осмотреть ее содержимое.
И обомлели. В шкатулке тускло светились тяжелые золотые цепи, нитки жемчуга, золотые часы, множество колец, броши с драгоценными камнями, сверкавшие бриллиантами подвески, тяжелые браслеты. И два свертка наполеондоров.
— Я, пожалуй, вот что могу предложить, — сказал Безимени. — Под моей тележкой один кирпич вынимается. Шкатулка точь-в-точь такой величины. Положим ее под этот кирпич. Кто станет там искать? Выйдем сейчас, ты сядешь на тележку, после лишь, а я аккуратно захороню шкатулку.
— Здорово! — обрадовалась Аги. — Лучше не придумаешь! И потом, — добавила она, прежде чем выйти во двор, — ведь кто знает, что станется с этими Вейнбергерами! Мне они наказали: тот, кто явится от них за шкатулкой, будет знать каждую вещь, что в ней находится. Из этого мы поймем, что пришедший и правда владелец шкатулки. А если другой кто потребует когда-либо от нас драгоценности, мы можем смело прогнать его прочь. Ничего, мол, знать не знаем — и точка!.. Пусть лучше нам достанется!.. Вот что сказала мне госпожа Вейнбергер. На том я и приняла от нее шкатулку.
Итак, тележка с левым уклоном была единственным свидетелем погребения драгоценностей.
Аги восседала на тележке. Безимени орудовал стамеской. Лишнюю землю из-под кирпича для вящей предосторожности они спустили через унитаз в канализационную трубу.
Они уже улеглись в постель у себя в мастерской, когда оглушительно заорало радио, завыли сирены. Сейчас все помчатся в убежище.
Впрочем, принимая во внимание, что подножие Крепостного холма почти не подвергалось бомбежке, майор согласился на то, чтобы жильцы первого этажа оставались во время воздушной тревоги в своих квартирах.
Таким образом, Безимени и Аги могли из постели наблюдать, как двор наполняется угрюмыми сонными жильцами. Но кому же могло прийти в голову, что припрятано под кирпичом, скрытым неказистой тележкой, которую все обходили, на которой сидели, коротая тревожную ночь в разговорах!
Тележка становится похоронными дрогами
Безимени и его невеста так же, как в тот летний вечер, лежали в постели. Только в печных трубах уже завывал и ухал злой осенний ветер.
Козак и два его дружка нилашиста втолкнули в корчму несчастного Вейнбергера.
С улицы корчма была закрыта: спиртное продавалось теперь лишь по определенным дням. Гостей внутри не было. Впрочем, у стены на трех составленных вместе стульях храпел Вицишпан.
Дело в том, что ему поручили охранять пустую корчму, пока его приятели съездят на такси в Дом нилашистов и привезут оттуда Вейнбергера.
Вейнбергера привезли вот почему: уже в Доме нилашистов они выколотили из несчастного, что один его складской подвал набит текстильным товаром, ключ же от подвала он оставил на хранение своей бывшей прислуге. Просто накинуться на эту женщину и отобрать у нее ключ нилашистские палачи сочли неразумным. Гораздо проще привезти к ней Вейнбергера, чтобы он сам попросил у нее ключ.
Все это было уже проделано. И склад обследован. Сейчас они явились в корчму лишь затем, чтобы утолить жажду двумя большими бутылями вина, доверенными Вицишпану. Однако Вицишпан за время продолжительного ожидания выпил весь запас. Более того, налакавшись сам, угостил еще и Безимени с Аги.
Винный подвальчик корчмы был защищен от опустошения тяжелым замком на железном засове. Владелец же корчмы предоставил в распоряжение братьев нилашистов только две бутыли вина.
Поэтому для начала братья по партии пинками привели в чувство Вицишпана и затеяли жестокую свару.
Потом решили попытаться добыть спиртное в другой корчме, причем явиться туда не с голыми руками, а с рулоном канвы.
Вейнбергера, естественно, пришлось тащить с собой. На этот раз пешком, поскольку такси они отпустили.
Так и порешили. Но тут Вицишпан, желавший как-то загладить свою промашку с вином, вдруг воскликнул:
— Эй, ребятки! А ведь у этого подлеца Вейнбергера, я сам видел, столько драгоценностей было! Жена — чисто витрина ювелирного магазина, да и у самого чего только не было: и перстень большой, и часы с тяжелой золотой цепочкой…
— Но господа, клянусь жизнью, счастьем семьи моей! Все свои драгоценности я сдал! У меня ничего не осталось! Умоляю, поверьте мне! — скулил Вейнбергер.
— Скотина! — завопил Козак и резиновой дубинкой огрел Вейнбергера по жирному затылку. Другой нилашист тотчас вытянул жертву кнутом по спине.
Вейнбергер испустил звериный рев и разразился ужасными воплями и стонами.
— Заткни ему глотку! — приказал Козак Вицишпану.
Тот уже запихивал свой грязный платок в рот Вейнбергеру, добавив ему для порядка две увесистые затрещины.
— Не хочешь признаваться, подлец? Зачем тогда тебе и рот разевать? Сделай знак, если надумаешь высказаться!
И на несчастного галантерейщика обрушился град ударов. Наконец истерзанный Вейнбергер поднял руку, показывая, что хочет говорить.
— Ну! Где драгоценности? Где деньги? — Тяжело дыша, Козак плюнул Вейнбергеру прямо в его окровавленную физиономию.
— Если только не… — успел простонать Вейнбергер и, потеряв сознание, рухнул на пол.
Его пинали ногами. Сбрызнув водой, привели в чувство. Тогда Козак наклонился к нему и остроумно предложил:
— Ну, ну? Пропой мне, иуда, на ушко, если попросту говорить не можешь!
— Может быть, жена моя… — простонал Вейнбергер.
— Ясно! — взревел Вицишпан. — Ключ от склада отдали прислуге, ей же, верно, и драгоценности передали!
— Нет, нет, нет! Не ей… Скорее… — прохрипел слабеющим голосом Вейнбергер.
— Да говори же, пес проклятый!.. А, чтоб тебя! — тряс его стараясь вернуть к жизни, Козак.
Но смертельно измученный, нещадно избитый, и раньше-то страдавший почками Вейнбергер вдруг сильно дернулся и вытянулся на полу. Его спас разрыв сердца.
Однако смерть, явившаяся перед братьями в столь кошмарном обличье, особенного испуга у них не вызвала.