Предутренний ветерок подхватил тонкий и легкий ярко-красный шелк парашюта и набросил его на обезображенную грязью и кровью тележку.
Эсэсовский офицер сел на нее. Поставил флягу перед собой и задумался.
Внезапно черты его исказились отвращением и ужасом. Быть может, в его памяти возникли пережитые кошмары? Пронеслись тени окровавленных, хрипящих жертв его?
И вдруг, словно по команде, он выхватил свой пистолет и, приставив дуло к виску, выстрелил.
Офицер соскользнул с тележки, его окровавленная голова упала прямо в слякоть, возле колеса с левым уклоном. Алое полотнище парашюта то укрывало его, то вновь открывало по капризу ветра.
Отряд охотников за головами
В мертвой рассветной тишине эсэсовская часть перебралась улицей выше.
Первую гремучую очередь, эхом прокатившуюся по склону Крепостного холма, выпустил из своего пулемета именно Ганс, словно в ознаменование собственного спасения.
В самом низу улицы Пантлика грохот выстрелов заставил встрепенуться двух мужчин престранного вида.
Один из них — с длинной бородой и в темных очках — был еврей, скрывавшийся от облав. Товарищ его был коммунист-рабочий, который его прятал.
Но, увы, как раз в ту ночь случайный пушечный снаряд снес одноэтажный домишко, в подвале которого они нашли себе пристанище. Теперь подвал был непригоден для жилья. Что же будет с его обитателями?
Запасясь надежными документами, они отправились искать себе другое убежище.
С нижнего конца улицы Пантлика, где, застигнутые канонадой, они стояли, прижавшись к стене, в глаза им бросилось прежде всего ярко-красное полотнище парашюта, трепыхавшееся возле тележки.
— Эх, а я-то было решил, что там, наверху, уже укрепили красный флаг. Но это всего-навсего парашют, видишь? обратился к товарищу рабочий.
— Теперь уж недолго ждать! — отозвался тот.
— Стой! А, ч-черт… Засекли! Останемся здесь!.. Не беги! Не прячься!
Дело в том, что из-за поворота извилистой улицы Пантлика, лестницей подымавшейся к Крепости, неожиданно показался вооруженный отряд.
Вид у этого отряда был весьма странный. Впереди шагали пять-шесть старых полицейских с длинными противотанковыми ружьями на плече. За ними следовали гуськом несколько штатских в обыкновенных зимних пальто, но перетянутых военными ремнями, с гранатами на поясе. Строй замыкали вооруженные солдаты в обычной форме венгерской армии.
Нилашистскую форму их вожака прикрывало кожаное пальто. Через плечо у него висел автомат.
Позади отряда также шествовал нилашист, и тоже с автоматом.
Первый нилашист был сам Козак, гордость улицы Пантлика, великий ее сын!
Все поведение его было до предела начальственным. Только автомат свой он несколько беспомощно передвигал туда-сюда на патриотической груди. Как будто опасное оружие его нервировало.
Причина была в том, что какой-то знаток накануне утром разъяснил ему, что во влажном и холодном зимнем воздухе автомат частенько заедает. И нужно при любых обстоятельствах ежедневно давать из него хотя бы одну очередь, в противном случае автомат может ранить своего же хозяина и даже убить разорвавшись в руках.
Так-то оно так! Козак выпустил бы очередь с превеликим удовольствием, из одного лишь героического усердия, но его удерживала мысль: а вдруг автомат уже заело и его, Козака прихлопнет во время испытания…
Однако же что понадобилось здесь Козаку и его отряду?
Козак вышел на охоту за людьми.
Под свою предпоследнюю резиденцию нилашистское командование захватило казармы Радецкого, расположенные вдоль Дуная. Оттуда оно рассылало во все стороны еще подвластной им, но уже предельно сузившейся территории своих прихвостней, самых проверенных своих палачей, дабы согнать еще способный передвигаться человеческий материал в оборонительные отряды и швырнуть на линию огня.
Оказывают сопротивление? Уничтожать, расстреливать на месте! Беспощадно!..
Результатом нынешней ночной облавы, устроенной Козаком и его сподвижником, и был этот отряд.
Осведомленность охотников за головами в военных делах
Козак не случайно двинулся походом именно против родной своей улицы. Один оболваненный, запуганный обыватель, явившийся по собственному почину в казармы Радецкого, нашептал Козаку, что на улице Пантлика время от времени появляется учитель музыки, уже в чине лейтенанта, командира батареи, и набирает людей для отправки на фронт. Однако с некоторых пор лейтенант Андорфи скрывается в убежище в гражданском платье — он явно дезертир. Да и солдаты его, судя по всему, отлынивают от войны.
А ну-ка, Козак! Сейчас ты можешь с лихвой вернуть учителю музыки ту оплеуху, что он отвесил тебе, уходя в армию.
Нилашистское командование уже произвело Козака в чин капитана. Так что, даже если слух о том, будто учитель музыки скрывается, ложен, Козак, как старший по чину, заставит его поплясать!
Ого! А это еще что за два типа, затаившиеся на улице Пантлика в грязном зимнем рассвете?
— Стой! — приказал своему отряду Козак. Потом рявкнул тем двум: — Эй, вы там! Кто такие?
Рабочий, стреляный воробей, поднаторевший в области психологических наук, заторопился к палачам-нилашистам, изображая самый пылкий восторг и воодушевление.
— Ну, наконец-то! Хоть что-то узнаем! — воскликнул он и вскинул руку: — Выдержка!
— Выдержка! — взмахнул рукой и Козак; однако, вооруженный опытом всевозможных ошибок и разочарований — недавно он наскочил уже вот так на псевдонилашистов, — капитан-нилашист усвоил манеры следователя. Поэтому он смерил двух незнакомцев суровым взглядом: — Откуда идете?
— Мы работали на военном предприятии, брат! — ответил рабочий и, сунув руку в карман пиджака за документами, стал торопливо объяснять: — Вчера нам сказали, чтобы мы, значит, явились сегодня в казарму, она здесь где-то должна быть. Да, видно, заблудились…
Еврей в черных очках молчал и уже протянул свои документы. Козак вполглаза изучал их, но не выпускал из поля зрения и рабочего, который указывал рукой вверх по улице Пантлика.
В серой дымке раннего утра резко выделялся белый парашют на груде развалин — как символ сдачи, конца, крайней опасности. Точно так же вспархивавший то и дело над тележкой купол красного парашюта как бы являл собою ужас смерти от нежданной вражеской пули. Вряд ли рекомендовалось появляться вблизи от него.
— Что это там? — поинтересовался Козак. — Где они?
— Большевики-то? Так вы не знаете, брат? — спросил с вполне правомерным упреком в голосе рабочий. — Как ни говори, а боевому подразделению надлежит лучше знать положение на фронте!
— Уже досюда дошли? — испугался Козак.
— Нам сказали, что они вон там, за развалинами, и простреливают эту улицу насквозь.
— Тьфу, к черту все!
Козак ошалело отскочил к стене и приказал отряду:
— Назад! Кру-гом! Не высовывать носа! И вы к стене поближе держитесь! — приказал он рабочему и его товарищу. И тут же быстро объяснил им ситуацию: — Принимать бой нам нельзя! Мы не можем нарушить общий план боевых действий! Вы пойдете с нами!
— А не лучше ли взглянуть, брат, что там? — предложил рабочий. — Говорят, эти свиньи красные в гражданских не стреляют. А потом мы вас догоним и доложим, если удастся что приметить.
Козак тотчас напыжился.
— Ты молодец, брат! — произнес он. — Ступайте. А потом вот так, прямехонько, и пойдете за нами следом, все время вверх. И направо. Да здравствует Салаши! Борьба!
— Выдержка! Мужество! — вскинули ладони рабочий и его спутник.
Потом, когда Козак скрылся в переулке, подгоняя свой отрядец, они оба припали к стене, чтобы вдоволь нахохотаться над удачной проделкой и порадоваться, главное, своему спасению.
Они даже не подозревали, скольких человек, помимо себя, спасли на этой улице.