Сулейман-ата тихо позвал его, боясь разбудить жену. Потом призывно свистнул. Ответа не последовало. «Может, пошёл поохотиться?» — с надеждой подумал дед.
Бывало, что пёс по ночам охотился на крыс и сусликов. Но это раньше, а сейчас уже силы не те.
Ещё до рассвета Сулейман-бобо был уже на ногах. Выпив наскоро пиалу-другую крепкого зелёного чая, он направился к плотине. Занялся делом, а сам всё посматривал, не появится ли Корноухий. Пока дед проверял уровень воды, щитки и дамбу, солнце забралось на вершину далёких гор. Решил сходить к кукурузному полю. Пошёл берегом реки, по каменистому, местами занесённому песком руслу. И лишь дойдя до сипаев, засыпанных тяжёлыми глыбами камней, повернул к зарослям тамариска и джиды. Он продирался через колючие кусты, отводя их руками, шёл, низко пригнувшись, чтобы не оцарапать лицо, а когда поднял голову, опять захолонуло сердце, опять вскипела в груди злоба. Сегодня с кустов исчезли последние початки! Ну что за наказание! Просто плакать охота.
Сулейман-бобо не мог заставить себя войти в кукурузник. Постояв немного, пошёл краем поля и тут вдруг наткнулся на Корноухого. Пёс лежал в неглубокой канаве под тенью джиды и жадно грыз початок кукурузы. Перед ним высилась ещё гора таких же початков.
Сулейман-ата остановился, поражённый. Он потерял дар речи: ведь если ему, проклятому, очень хотелось есть, мог сорвать початок-другой, а тут же целая гора, считай, весь урожай! И за неделю ведь не сожрёт! Что значит неразумное существо…
Вид старика, видно, и впрямь был страшен. Корноухий едва заметил его, кинулся бежать, бросив всю свою добычу.
— Ну, погоди, вор треклятый! — выдохнул дед в сердцах, погрозил собаке кулаком и, собрав нетронутые початки в подол чапана, побрёл домой.
Шаги его были мелкими, неверными. Старик не разбирал перед собой дороги. Такого с ним ещё не случалось, если не считать страшного дня, когда пришли «похоронки» на сыновей. Губы ата непроизвольно шептали одни и те же слова: «Нет, раз уж повадился воровать — не отучишь! Всё будет уничтожать подчистую. А ведь одного не понимает глупый зверь: поспела кукуруза — в доме появился бы хлеб. И он сам был бы сыт, и мы. А так и себя губит, и нас, а ведь впереди ещё зима! Ох, глупый, глупый зверь… Нет, теперь уж не отучишь, раз повадился!»
Дед высыпал початки перед очагом. Старуха, ставившая кумган[10] с водой на огонь, глянула на них, собралась было опять запричитать, но осеклась, попятилась от бобо, тихо шепча:
— Да что с тобой, отец? На тебе лица нету! Что ты задумал?..
Бобо, жестом руки велев ей молчать, пошёл к навесу.
Корноухий стоял за домом, пугливо выглядывал, виновато помахивал хвостом. Старик точно не замечал его, что-то искал на перекладинах навеса и продолжал бормотать про себя:
— Нет, раз уж повадился — не отучишь!..
Не найдя того, что искал, бобо пошёл в сарай. Через минуту он вышел обратно, держа в руке обрывок верёвки.
— Ложись! — приказал дед собаке, всё ещё стоявшей за углом.
Корноухий послушно лёг на землю, опустил голову. Сулейман-ата подошёл, крепко обвязал верёвкой шею пса, выпрямился, дёрнул поводок. Пёс покорно встал и затрусил за хозяином.
Вскоре они вышли к берегу, где Сырдарья выгибалась дугой. Вода здесь буйствовала, бешено билась о скользкие валуны. Старенькая лодка, привязанная к сипаю, беспомощно дёргалась под напором волн. На дне была вода, но дед не стал её вычерпывать, положил туда камень величиной с большую дыню и сам влез. Корноухому, видно, вспомнилось, как они добирались охотиться на острова, — он не задумываясь последовал за хозяином.
Сулейман-бобо отвязал лодку, оттолкнулся ногой от сипая. Быстрая вода тотчас вынесла их на середину реки. «Пора». Дед нагнулся, взял в руки камень. Притянул к себе пса, стал привязывать камень к обрывку верёвки, свисавшей у него с шеи.
— Раз уж повадился воровать — не отучишь… И ничего не поделаешь…
Корноухий стоял, ничего не подозревая. Он не сопротивлялся, когда ата привязывал ему на шею камень. Наоборот, даже радовался, что бобо взял его с собой, весело глядел на заросли камыша, росшие на острове, к которому они приближались, с удовольствием вдыхал влажный воздух, пахнущий рыбой. Глаза, слезящиеся то ли от старости, то ли от сладкого предвкушения последней охоты, невольно следили за низко пролетающими над водой стрижами. Иногда пёс нетерпеливо повизгивал. Кто знает, что ему приходило в голову? Быть может, вспоминал, как ещё щенком гонялся здесь, на острове, за нарядными куропатками или отыскивал зарытые в песок птичьи яйца?