Надо сказать, Шер ещё не отличает миску от таза.
Дедушка улыбается.
— Ну уж не два таза. Столько мог бы съесть, наверное, лишь Ходжамкулбий.
— А что это такое… ходж… кулбий? Большой, да?
— Не что, а кто. Человек такой был, Ходжамкулбий. Слон не слон, но не меньше доброго верблюда был.
— О-ой, как верблюд?!
— Да, как верблюд. Был я такой же маленький, как ты, и жили мы тогда в Ичкёнте…
— А где этот… Ичкент?
— Да как же ты не знаешь? Ичкент — в Ичкенте.
— Ичкент — значит Ташкент?..
— Нет, Ичкент — это наш старый кишлак. Он расположен на высоком холме. Кишлак раньше был обнесён высокими стенами. По четырём сторонам — ворота. На ночь их запирали на запоры. По улицам ходили сторожа с трещотками. На крышах всех домов лежали груды камней, чтоб кидать их в разбойников, если те вздумают напасть на кишлак.
— Дедушка, а камни в разбойников кидал этот Ходжкул-бий?
— Ха! — усмехается дед. — Он хоть бы себя носил! Ходжамкулбию принадлежал самый большой каменный дом в Ичкенте. А у ворот лежал большой плоский камень. Для Ходжамкулбия стелили на нём верблюжью кошму, и он лежал на ней с утра до самого вечера. Ему даже кушать подавали туда.
— Два таза шурпы?
— Э, сынок, ты думаешь, он ел одну только шурпу? Как бы не так. На него готовила целая дюжина поваров. Изощрялись как умели: и плов, и манты, и лагман, и кебаб, и самсы[13].
— И всего ел по два таза?
— Нет, не по два. Ты слушай, сынок, не перебивай, а то я забуду, что хочу сказать.
— Слушаю, слушаю, дедушка.
— Так вот, — продолжает дед, — я своими глазами видел, как слуги кормили его.
— А почему, он же не маленький, сам мог есть?
— У него был огромный живот — во-от такой. — Дедушка показывает руками, какой был у Ходжамкулбия живот. — Когда он садился, как обычно мы сидим, по-турецки, — живот его лежал на ногах, туго натянув рубаху, да так, что она трещала, готовая вот-вот лопнуть по швам. Ходжамкулбий не только не мог дотянуться ложкой до таза с едой, но и не видел его, таза-то…
— Надо же! — воскликнул Шер.
— Да, сынок, это сущая правда. Мы, мальчишки, собирались на площади, напротив дома Ходжамкулбия, чтобы поглазеть, как он ест.
— Вы и мне его покажете, а, дедушка? Ходжкулбия этого? Он же совсем как чудище из сказки!
— Показал бы, — усмехается дедушка, — да никак не смогу показать его тебе. Даже если очень захочу. Потому что он жил во времена Худаяр-хана, до революции… И ещё тогда, при Худаяре, люди отдубасили его палками и прогнали за Сырдарью.
— За то, что много ел?
— Не только за это.
— За что же ещё?
— Говорят, сытый голодного не разумеет. Я тогда был мальчишкой, а помню, как по Ичкенту носились люди с палками, кетменями и факелами. Они кого-то искали и все кричали: «Убежал, негодяй, скрылся!» Это, оказывается, говорили о Ходжамкулбие. Я потом всё узнал, когда вырос. Ещё я узнал, за что люди хотели его убить. Ходжамкулбий был наместником Ичкента. И у него были свои воины, своя стража. Однажды он решил приодеть своих приспешников и для этого обложил народ данью. Люди должны были сшить воинам всё обмундирование. Не лёгкое это было по тем временам дело — не у каждого и самому было что надеть. А тут? И достань материал, да скрои, да пошей. Одно добудешь — другого нет. Всё достал — шить не умеешь. Ужасно намаялись люди. А тех, кто не выполнил приказ, Ходжамкулбий велел выпороть на площади, при всём честном народе. Один из тех, кого пороли, умер прямо на площади, не вынес побоев. Вот тогда-то и лопнуло терпение народа. Люди избили воинов Ходжамкулбия и кое-кого из его свиты, но до самого добраться не сумели. Ходжамкулбий успел переправиться через Сырдарью и скрыться за тугаями.
Шер слушает деда очень внимательно, но понимает не всё: зачем Ходжамкулбию нужны были воины, за что он велел пороть ни в чём не повинных людей?
Шер потирает слипающиеся глаза, зевает.
— Дедушка, а дедушка…
— Спи, сынок, спи. Вишь как устал, на сегодня хватит.
Шер кладёт голову на колени деда и уже сквозь сон говорит:
— Вы сказали, что он ел два таза шурпы, а он не съел…
Шер услышал, что кто-то зовёт его. Открыл глаза, насторожился. Это дед его звал. Шер слез с кровати и, не одеваясь, в одних трусиках и майке, пошёл к нему в комнату.
— Вы звали меня, дедушка?
Дед поднял голову с подушки.
— Разбуди брата, сынок, не то в школу опоздает, — сказал он. Потом строго поглядел на Шера. — А сам почему не собираешься? Опоздаешь ведь!