— Сладкая, — кивнул дедушка. — Ты ешь, сынок, но будь поаккуратнее, а то, видишь, сок на рубашку капает.
Шер положил дыньку на поднос, стал отрезать небольшие дольки и есть. Дед с удовольствием наблюдал за ним.
— Еще хотите, дедушка?
— Нет. Больше не могу, сынок. Нельзя мне.
Шер понимающе кивнул. Потом, видно, что-то подумал, внимательно посмотрел на деда.
— Вы говорите, у вас было много-много дынь?
Дедушка кивнул.
— И вы все съедали сами?
— Ну что ты, сынок, — улыбнулся дедушка. — Все мы бы не смогли съесть, если бы даже очень захотели. Да и нельзя…
— Почему нельзя? Дыни ведь были ваши!
— Наши-то они наши, но одними дынями сыт не будешь. Поэтому мы их продавали. Помню, как-то отец набил целых четыре мешка самыми лучшими, спелыми дынями, погрузил на верблюда и отправил меня на базар. «Приедешь, — сказал, — разыщи Эрма́та-бакалейщика. Скажи, что я тебя прислал и просил за дыни заплатить по совести».
Дед замолк и указал Шеру на полотенце — тот уже хотел было вытереть руки об штанишки.
— У одногорбого верблюда, на котором ехал я, голова была с аршин, а шея — так целых три аршина, такая громадина. Груз тоже был под стать. Четыре мешка дынь да ещё я, а ему хоть бы что. Трусит себе, трусит. Все ручьи да речки одним прыжком одолевает. Ну, домчались мы с ним до базара. Разыскал я Эрмата-бакалейщика — он сидел у своей лавчонки, кругленький такой, гладкий. На лице сладкая улыбка. Увидел меня бакалейщик, засуетился, пыль стряхнул с моей штанины, озабоченно поинтересовался, не устал ли я, хорошо ли доехал. Вот, думаю, какой хороший человек. Не зря, выходит, верблюд спешил, ведь одно это уже счастье — увидеть такого человека! Вон он как приветствует меня: «Дай бог здоровья твоему отцу, истинному дехканину! И ты молодец, что не поленился, привёз дыни. А то я уже думал, куда это запропастились мои поставщики? Давай-ка, мальчик, снимем мешки, одному мне не справиться».
Сгрузили мешки. А я между делом и говорю: «Отец просил вас заплатить за дыни по совести». — «Ну как же, — отвечает добренький Эрмат-бакалейщик. — Только по совести. Всё по совести, как сам аллах велит!» — Тут дедушка грустно улыбнулся и покачал головой: — Свалили мы дыни в кучу, и лежат они, родимые, как целая гора солнц. А лицо Эрмата-добренького, наоборот, всё сереет, хмурится, точно осеннее небо тучами затягивается. «Так, так, — приговаривает он, семеня вокруг дынь. — Ага, понятно, так я и знал. Каждый старается обжулить бедного Эрмата и при этом ещё про совесть говорит! Ну скажи-ка, парень, и не стыдно было твоему отцу посылать мне такую зелень?»
Я поглядел на дыни. Лежат одна лучше другой, как на подбор. И все самых лучших сортов: амири́й, шакарпалак кукча — каждая с добрую лошадиную голову и, я точно знал, такие сладкие, что от сока язык растрескивается.
И говорю этому Эрмату: «Дядюшка бакалейщик, зачем вы так? Отец выбрал для вас самые лучшие дыни, какие только у нас были!» — «Если эта зелень — самое лучшее, представляю себе, как выглядят плохие! — заорал Эрмат-добренький. — И потом, как ты смеешь — сам от горшка два вершка — так непочтительно разговаривать со старшими! — Он перевёл дух и говорит. — Можешь забирать свои дыни и катиться отсюда».
Бакалейщик, конечно, прекрасно знал, что деваться мне некуда. Никакой другой перекупщик со мной и разговаривать не станет. Ведь между ними сговор — чужого поставщика не отбивать.
Мне оставалось одно: или везти дыни обратно, в кишлак, или унижаться перед этим жуликом. Видя мою нерешительность, Эрмат-бакалейщик порылся в кармане и нехотя так говорит: «Ладно уж, возьму твою зелень. На, отцу передашь. Вот так всю жизнь страдаю из-за своей доброты. Благодари аллаха, что пожалел тебя и труды твоего отца, истинного дехканина».
Что было делать? Взял я деньги и поехал домой. И всю дорогу желал доброго здоровья и бодрого духа добренькому дядюшке бакалейщику Эрмату, будь он проклят…
Шер не обратил внимания на горькую усмешку деда.
— Не добрый он, а злой, — сказал мальчик решительно. — И сколько он вам заплатил, дедушка?
— Дал мне одну таньга́.
— А что это — таньга?
— Монетка такая была. Вот как нынешняя рублёвая монета.
— И это за столько дынь? — изумился Шер. — Злой бакалейщик, нехороший.
— Вот так-то, мой мальчик! — Дед погладил внука по голове. — Отец мой, земля ему пухом, долго глядел на монетку, и лицо его сделалось серым и беспомощным. За все его труды и хлопоты всего одна таньга.
— Дедушка, а я видел верблюда! — вдруг вспомнил Шер. — Да, он очень большой. Каждое копыто — вот как этот поднос! Я его видел в зоопарке, куда мы ходили с папой. И рот у него тоже большой-большой. И шипел он вот так: «Боф-ф, боф-ф!»