Фелюга, потерявшая скорость, подпрыгивает, зарывается носом в волны, переваливается с боку на бок вместе с реем, который упорно не желает расстаться с судном; если он ударится о его корпус, то проломит обшивку.
Раздается крик матроса: «Арде и бан!» (Там видно дно.) Во впадине между волнами проглядывают внушительные скалы; благодаря оптическому эффекту кажется, что они всплывают и едва ли не касаются вершинами поверхности воды. Вместе с волнами судно обрушивается на эти скалы, подстерегающие свою добычу; всякий раз ожидаешь катастрофы, того и гляди хрупкий деревянный корпус развалится на части, но фелюга благополучно падает на волны, чтобы вновь подскочить вверх. На самом деле, в просветах между валами до скал остается примерно два метра, однако можно подумать, что они вот-вот высунутся наружу.
Бесполезно высматривать дно. Надо положиться на Провидение. Пусть случится то, чему суждено случиться; нельзя что-либо изменить в ходе событий. Если мы напоремся на подводные скалы, все окончится для нас в считанные мгновенья. А пока единственное, что нам под силу, — это не дать волнам опрокинуть судно. Я велю поднять обрывок парусины в качестве своеобразного фока впереди мачты, и благодаря неунимающемуся ветру мы берем курс на запад.
В середине отмели волнение слабее, натиск моря гаснет на подступах к рифу. Дно становится менее угрожающим. Наконец через час плавания вода темнеет, и волны обретают привычный вид.
Меня измучили минуты томительного ожидания беды, когда я сотни раз готовился к смерти, но она так и не пришла. Впрочем, я уже поклялся, что никогда больше не выйду в море, если удастся выбраться из этой переделки живым и невредимым. На этот раз мне, кажется, повезло!..
Прямо по курсу на горизонте виднеется темная полоска; это суша, а точнее, удлиненные плоские острова, которые отделяют море от лагун и протоков залива Асэб. Подойти к этим островам, окруженным опасными рифами, невозможно. Надо войти в небольшой проход, так называемый фарватер Руббаттино, отмеченный, согласно карте, береговым знаком.
Я ищу его. Поскольку сушу уже видно, он давно должен был появиться в поле зрения. Не снесло ли меня течением к северу?
Наконец луч солнца, внезапно ворвавшийся в просвет между облаками, озаряет маленький белый треугольник, выделяющийся на фоне темной полосы мангровых зарослей. Я должен идти бейдевинд, чтобы добраться до него, но наш аварийный парус годится лишь для плавания с попутным ветром.
Самым разумным было бы отказаться от намерения войти в бухту Асэба этим путем и устремиться на север. Находясь под прикрытием острова, мы смогли бы либо дождаться улучшения погоды, либо соорудить другой, менее примитивный аварийный такелаж. Но я не сдаюсь, по-прежнему собираясь поступить вопреки воле стихии. Такое упрямство часто обходилось мне дорого.
Однако мне удается взять курс на береговой знак, но с учетом сноса судна я должен находиться под ветром. Я надеюсь на то, что нам поможет встречное течение, так как вижу отходящие от скал длинные полосы водорослей, сориентированные в направлении ветра. Это для лавирующего судна всегда признак благоприятного течения.
Определяя курс, я убеждаюсь, что судно не сносит и что береговой знак приближается. Вскоре появляется и щель между рифами, а еще через некоторое время мы входим в фарватер, подгоняемые, если так можно сказать, течением прилива, который в этот час проникает внутрь архипелага. Если бы не это обстоятельство, мы бы пополнили еще одним остовом мрачную коллекцию обломков потерпевших крушение кораблей, усеявших подступы к гряде рифов.
В этом мире одиночества пирамида берегового знака, правильная геометрическая форма которого наводит на мысль о творениях человеческих рук, приобретает особый смысл, словно это свидетельство заботы о тех, кто бороздит просторы моря без ориентиров, является жестом ободрения, протянутой дружеской рукой. Вы уже не одни, друг указует вам путь.
Установленное на пустынном пляже это скромное сооружение смотрит на проплывающие мимо него суда ласково и доброжелательно…
Мы на абсолютно спокойном озере, окруженном лесами, вплотную подступающими к воде; это манглии, или белые корнепуски, с листвой пыльно-зеленого цвета, как у оливковых деревьев. Тут и там на фоне этой пепельной зелени выделяются темные островки. Это большие мангровы с красными стволами и широкими блестящими, как у магнолий, листьями. После водяной пыли открытого моря, которая всегда в этих краях насыщена йодистым запахом водорослей, напоминающим мореплавателю об опасных рифах, кажется, что они источают на редкость нежный аромат.
Состояние нашего такелажа дает повод для передышки, которой все мы жаждем при виде этой волшебной зелени, возникшей из глубин моря. Я замечаю песчаную косу, протянувшуюся от строевого леса, и стараюсь ее обогнуть, несмотря на то, что в моем распоряжении примитивный парус. Наконец я бросаю якорь перед этим небольшим пляжам.
Полдень. Но дует свежий ветер, и поэтому не очень жарко. Мы находимся не на континенте, а на одном из многочисленных островов залива Асэб. За занавесом зелени, поднимающимся из дюн, покрытых голубыми кустами, раскинулись величественные декорации абиссинских гор высотой 300 метров.
Естественно, что каждый моряк берет себе за правило обойти берег, даже если у него под ногами клочок суши всего в несколько квадратных метров, и уж тем более невозможно отказать себе в этом здесь, где у человека возникает ощущение, что он первый, кто оставил следы на девственном песке. Я поднимаюсь на дюну, и моему взору открывается весь остров: частично он покрыт болотами, которые пересыхают во время отлива, образуя что-то вроде широких полян среди леса манглий. Хрупкая листва этих деревьев, окрашенная розовыми отсветами, напоминает ивовый кустарник в весеннюю пору.
Пока я любуюсь этим восхитительным зрелищем, из зарослей, вытянув свои непомерно длинные шеи и обгладывая листву, выходят огромные животные с рыжеватой шерстью. Это верблюды. Они живут здесь на воле, питаясь листьями манглий и обходясь без воды, так как сок этих деревьев восполняет потребности в жидкости их выносливого и крепкого организма. При таком суровом рационе питания у верблюдиц, однако, сохраняется молоко: я замечаю смешавшееся со стадом юное поколение. Тем не менее на острове нет следов человека. Хищные животные не угрожают верблюжьим стадам, поскольку море изолировало их от остального мира, они живут и размножаются под присмотром Господа Бога. Дважды в год, во время больших отливов в период равноденствия, между островами появляются проходы, и, перебираясь таким образом с острова на остров, можно достичь континента. Именно в эту пору владелец уводит или отрывает от «пастбища» нужных ему животных.
Всех моих матросов посетила одна и та же мысль — а не полакомиться ли верблюжатиной? Они двинулись к стаду, которое замерло на месте от удивления и любопытства. Головы на больших вытянутых шеях повернулись в сторону этих черных дьяволов.
От природы спокойные животные неторопливо разворачиваются, а затем пускаются размеренной рысью, показывая нам свои длинные задние ноги и ударяя широкими копытами по илу. Люди окликают их. Этим жителям пустыни знаком язык, повсюду один и тот же, с помощью которого пастухи общаются с домашним скотом. Жизнь рядом с водой не изменила привычек этих мудрых животных, и верблюды отвечают хриплым криком. Но на всякий случай все же исчезают среди деревьев.
Я наблюдаю за колыханьями ветвей, выдающими бегство напуганных животных.
Через какое-то время на поляне появляется ликующая команда ловцов, которые тянут за собой молодого верблюда на веревке, привязанной к его нижней губе.
У меня не хватает духа вызволить пленника, несмотря на его лицо оскорбленной старой дамы, потерявшей свой лорнет. Такой поступок не привел бы ни к чему хорошему, он только спровоцировал бы расправу над другой жертвой втайне от меня, среди леса, и я бы прослыл глупцом, не умеющим воспользоваться ниспосланной ему Богом удачей. Поэтому я не протестую и позволяю свершиться злодеянию, успокаивая свою совесть тем, что это неизбежное зло. Если верблюд, хочу я того или нет, будет убит, то почему не именно этот, и потом жаркое кажется мне более предпочтительной пищей, чем финики, которые я ем уже несколько дней.