Я пытаюсь объяснить, почему это произошло. Сам капитан высказывает свое отношение к навигационным причинам, определившим маршрут. Но человеку сухопутному трудно понять эти тонкости, и резидент улыбается с пренебрежительным и скептическим видом.
— А матросы? — спрашивает он с оттенком досады в голосе. — Собираетесь ли вы, капитан, удерживать на борту также и матросов?
— Я должен был бы так поступить, но если вы будете настолько любезны и возьмете эти хлопоты на себя, я охотно передам их вам.
Я почти не знаю английского языка, но в критические моменты могу схватить некоторые ключевые слова. Резидент спрашивает:
— Они общались с обвиняемым?
— Нет, ни секунды, — отвечает капитан.
— Вы уверены?
— Заявляю вам это с полной ответственностью, сэр, никаких сомнений быть не может…
— Ол райт! Ол райт!
Беседа грозит закиснуть, но резидент удаляется с напыщенным видом глупца, уязвленного в своем самолюбии.
Мне удается поговорить с Винсентом только вечером.
— Почему капитан не захотел отпускать меня? Это еще больше затягивает дело. Ведь в моих интересах как можно быстрее дать объяснения и доказать свою полную непричастность к каким-то неизвестным мне нарушениям закона, в которых я обвиняюсь.
— Предоставьте это капитану, — говорит Винсент с улыбкой. — Он знает, насколько опасными могут быть усердие и чрезмерная поспешность некоторых чиновников, прикрывающихся законом военного времени!.. В данный момент вашему губернатору, вероятно, известно, где вы и в каких условиях содержитесь, поэтому он не замедлит дать телеграмму, чтобы вызволить вас отсюда. Это позволит перевести ваше дело, если таковое вообще существует, в иную плоскость. Будьте уверены, капитан уберег вас… от многих неприятностей… но он, как и я, ждет своей отставки…
В порыве откровенности славный инженер собирался сказать что-то другое вместо «многих неприятностей». Слово, которое он так и не произнес, пришло мне в голову, после того как Винсент на мгновение запнулся.
Я провожу довольно беспокойную ночь: от нашего губернатора вряд ли следует ожидать скорого ответа, и Адмиралтейство в любую минуту может лишить храброго Кроуфорда предлога, оправдывающего мое задержание на судне.
Проходят два бесконечных дня. Капитан несколько раз уплывал на берег. Удалось ли ему что-то выяснить?
В глубине рейда я замечаю свою фелюгу, она лежит на боку, поскольку наступил отлив. Судно охраняют солдаты, моих матросов препроводили в тюрьму.
Я жалуюсь капитану, что на фелюге могут возникнуть поломки из-за отсутствия на ней экипажа.
— Оставьте, это не имеет значения. Все утрясется в свое время, материальные потери восполнимы.
Наконец вечером второго дня Винсент сообщает, что меня сейчас доставят на берег.
— Запаситесь терпением, — говорит он, — все кончится хорошо для вас.
— Но что им от меня нужно, в чем суть обвинений?
— Я не знаю. Господин Джебс держит это в секрете, но, по-моему, речь идет лишь о том, чтобы облечь допущенную оплошность в достойную оболочку. Признаваться в ошибках всегда неприятно… тем более что ошибка ни к чему не привела…
Винсент и господин Камарон сопровождают меня к господину Джебсу, пленником которого я отныне стану.
Когда мы проходим мимо белых стен тюрьмы, Камарон, как всегда ироничный, показывает на нее рукой и говорит мне:
— Господин Джебс отвел для вас небольшую комнатку в этом заведении, но потом передумал и решил принять вас у себя.
Резидент сидит в своем рабочем кабинете с непокрытой головой, под панкой, но и в таком виде он не более интересен, чем в каске. Однако здесь, в этом кресле, его истинное место — он прекрасно дополняет мебель. Камарон представляет меня таким тоном, будто хочет сказать: «А вот и тот тип, который вам нужен, забирайте его!»
Но, кажется, господин Джебс не очень торопится меня заполучить.
Он сокрушается, что не может предоставить мне комнату у себя: в квартире просто нет места. Извиняется за то, что велел раскинуть для меня небольшую палатку в своем парке. Я же вспоминаю о той укромной комнатке, которую он присмотрел для меня три дня назад в доме с высокими стенами… и за которую не стал бы извиняться.
Меня отводят в просторную палатку с двойной крышей, поставленную в удаленном уголке парка. Там есть стол, раскладные стулья, кровать и лампы с рефлекторами.
Комфортабельное пристанище английского путешественника-исследователя.
— Здесь не хватает только ружей для охоты на слонов и охотничьих трофеев, — говорит мне Камарон.
К моим услугам бой, который приносит мне еду от резидента. Изысканная английская кухня.
Я соскучился без вина и нагло требую удовлетворить свою прихоть. Где-то находят ящик, каким-то образом попавший к индийскому коммерсанту, с бутылками очень старого бордо. Вино просто чудесное.
Я гуляю по парку и даже в его окрестностях. Поскольку англичане не установили за мной наблюдение, я не хочу злоупотреблять предоставленной мне свободой и провожу большую часть времени в палатке, изучая английский язык, которым решил как следует овладеть.
«Минто» ушел в море на десять дней, на нем уплыли мои друзья, и я чувствую себя очень одиноко.
Один вопрос не дает мне покоя: почему меня до сих пор задерживают, не объясняя причин ареста и не задавая мне никаких вопросов. К чему я должен приготовиться?
XXXV
Очень милый молодой человек
Никто в Бербере не знает французского, а я, разумеется, отказываюсь объясняться на арабском языке. Поэтому посылают за переводчиком. Похоже, англичане хотят начать разговор о моем непонятном деле.
Дни тянутся мучительно долго.
Наконец однажды утром появляется высокий молодой человек, одетый в мундир цвета хаки. Добродушное лицо молодого пса, очки в золотой оправе с очень толстыми стеклами, за которыми его близорукие глаза становятся совсем крохотными.
Светлый пушок, еще не знакомый с бритвой, покрывает подбородок и щеки.
Милый молодой человек, прилежный ученик. Безупречная французская речь с легким английским акцентом. Он чуть заикается, может быть, умышленно, давая себе время подумать.
— Прошу извинить за беспокойство, я прибыл сегодня ночью из Адена, чтобы выступить в качестве вашего переводчика, и мне захотелось сразу же познакомиться с вами.
Он представляется, но его имя я теперь не помню, оно было в моих украденных записях.
Я предлагаю ему сесть на другой стул. Бой приветствует его и обращается к нему по-сомалийски. Мой переводчик отвечает на том же языке с поразительной легкостью. А ведь сомалийский язык чрезвычайно сложен. До сих пор я знал только одного человека, который хорошо говорил на нем, — Хейдина, но в этом не было ничего удивительного, поскольку он вырос среди сомалийцев.
— Где вы овладели этим языком? — спрашиваю я с изумлением.
— Как где? В Лондоне. Чтобы получить место в колонии, надо сдать экзамен. И студент специализируется в том или ином туземном языке, в зависимости от выбранной им колонии. Я усовершенствовал свои знания уже здесь.
Черт возьми! Вот тебе и милый молодой человек! Под внешностью этого неуклюжего начинающего чиновника, близорукого и застенчивого, скрывается весьма образованный человек. Он пишет на арабском и абиссинском языках, говорит на них так же хорошо и бегло, как и на сомалийском и на диалектах племен, населяющих африканский восток. Я невольно сравниваю его с нашими убогими колониальными функционерами, которые после десяти лет пребывания в Джибути умеют сказать только «йяулед»[76] и «фисса»[77]!..
— Я видел в Адене, — добавляет он, — господина Бесса и Хейдина, которые говорили мне о вас. Представьте себе, распространился слух, будто вас расстреляли. Господин Бесс поверил в это и, кажется, был потрясен. Он не знал, как сообщить эту ужасную новость вашей жене, к которой относится с большим уважением.
— Ах! Очень рад это слышать… Это удивительный человек. Но откуда такой слух?
76
Йяулед — искаженное слово, которым европейцы называют юного туземца; оно происходит от «йя улед» (скажи-ка, малыш!). (