— Как это — изуродованные?
— Ну да, негоже ведь оставлять врага целым, мертвого или живого. Мы, например, отрезав что полагается, кидаем эти штуковины муравьям вместо корма, а данакильцы, они же сущие дикари, делают из них браслеты.
— А-а-а! Понятно… продолжай.
Итак, воины взяли себе женщин, лишившихся своих мужей. Это своего рода вознаграждение, а потом ведь остаются приятные воспоминания. Ты видел, насколько тамошние жители отличаются от других данакильцев? Дело в том, что в их жилах течет варсангалийская кровь. — Муса явно гордится эти подвигом.
— А что стало с брамином?
О! Его, конечно, искали, но, поскольку такие люди рождаются со страхом в животе, он спасся бегством, прихватив, конечно, свои жемчужины, ведь их не нашли, по крайней мере так утверждает мой отец. Естественно, лавочку его разграбили.
Они взяли все, что смогли, а мой отец снова завладел своей прежней женой, которую успели зашить.
Разумеется, он мог опять продать ее за приличную цену, так как она была очень красивой. Не так давно эта женщина умерла, родив четырех детей от султана маджертенов, которому отец уступил ее, как девственницу, за пятьдесят верблюдиц.
Все это доказывает, что никогда не надо прекословить Аллаху и что следует безропотно подчиняться своей судьбе».
— А данакильцы никому ничего не сказали об этой вылазке?
— Как же! На рассвете с гор спустились более тысячи людей, но наши фелюги уже вышли в море… Теперь ты понимаешь, почему там не любят варсангалийцев, а ведь я сын своего отца…
И он вновь запел свою протяжную песню.
Пока Муса рассказывал эту историю, небо посветлело и юнга принес мне кофе, который я люблю пить в этот неясный час между ночью и днем. Ветер стих, но судно раскачивают высокие волны, которые бегут с юга, и это говорит о том, что ветер прекратился ненадолго.
Я замечаю, что мой странный лоцман уединился на носу и, перегнувшись через планширь, изучает море. Спазмы, то и дело сотрясающие все его тело, красноречиво свидетельствуют о характере наблюдений, коим он предается. Морская болезнь у столь опытного моряка, за которого он себя выдает, достаточно неожиданна.
Закрадывается подозрение, что этот тип незаконно присвоил себе звание бывшего накуды, чтобы бесплатно прокатиться на судне. Естественно, команда отпускает шуточки по поводу его недомогания, вызванного, по его словам, совсем иными причинами и уж никак не морем.
Предварительно сверясь со своей картой, я задаю ему несколько вопросов, которые окончательно убеждают меня в том, что этот человек никогда не плавал в каком-либо ином качестве, кроме как пассажиром. И еще… Я предлагаю ему перейти на переднее место, наиболее удобное для страдающих морской болезнью. Поскольку он исторг содержимое своего желудка, меня уже не беспокоит рычание, которое он издает там, тщетно тужась. Как бы он не распростился со своими внутренностями! Я велю закрыть люк, чтобы больше его не слышать.
Ветер стремительно приближается, и вот море начинает шуметь в одной миле позади судна, а через несколько минут гул настигает нас.
Мы входим в архипелаг Дахлак. Справа и слева мимо скользят большие плоские острова, один за другим я определяю их по карте, чтобы не сбиться с курса, так как проплыть можно не всюду. Некоторые острова связаны между собой отмелями, и группы подводных рифов прячутся у самой поверхности воды. Если бы солнце било нам в лицо, мы могли бы их и не заметить.
Эти опасные места и вдобавок отсутствие хорошей видимости заставляют меня искать ночную стоянку. Залив Анфила кажется мне наиболее подходящим для этой цели, к тому же я, очевидно, найду там дрова. Еще рано, но лучше встать на надежную стоянку, чем плыть ночью среди коварных рифов…
Там уже стоит на якоре фелюга, туда-то мне и следует направиться; она в нескольких кабельтовых от берега, и, подплыв поближе, я замечаю, что людей, находящихся на берегу, охватила тревога. Они поспешно перебираются на судно. Когда мы вошли в тихий залив, мой «лоцман» окончательно пришел в себя. Я спрашиваю у него, что означает эта паника. Он смущенно хихикает, разворачивает свою хаму (хлопчатобумажная ткань ручной выделки) и размахивает ею из стороны в сторону. Люди на фелюге, начавшие было поднимать рей, готовясь к отплытию, вроде бы успокаиваются.
Мы бросаем якорь в сотне метров от них, издав приветственный крик. В ответ раздается столь же оглушительное приветствие.
— Это один из моих друзей, — говорит мне данакилец.
— Но почему такой переполох?
— Наверное, он принял наше судно за итальянский даури[25] из-за твоего трехцветного флага и серой окраски корпуса.
Мухаммед Муса шепчет мне на ухо: «Абид» (рабы). И тогда я как ни в чем не бывало говорю данакильцу:
— Должно быть, у него на борту рабы, иди скажи ему, что бояться нас нечего.
Ошарашенный «лоцман» оторопело глядит на меня и пытается отрицать.
Пока продолжался этот лаконичный диалог, наши соседи спустили на воду хури, и накуда, надев свой парадный тюрбан, отправился ко мне с визитом, чтобы опередить мое появление у себя на судне. У этого данакильца заметна очень сильная примесь арабской крови — он почти светлокожий. Родом он из окрестностей Обока, зовут его шейх Исса, и он слышал обо мне. Сопровождающие его люди знают также моих людей. Лед растаял. Теперь уже гость успокаивает моего «лоцмана», посеревшего от страха (негры не бледнеют, они становятся серыми).
Шейх Исса — мужчина сорока лет с энергичной и благородной походкой; по каждому его жесту чувствуешь, что перед тобой важная персона. Его темно-коричневые глаза усеяны блестками, придающими его взгляду странную глубину. Временами он расслабляется, его как бы высеченное из твердой породы дерева лицо озаряет улыбка, и на этой свирепой физиономии вдруг появляется доброе выражение.
— Перестань трястись, Бурхан, — говорит он моему пассажиру, — тот, кто взял тебя к себе на борт, твой хозяин, он не из породы предателей, я его знаю.
Бурхан умалчивает, однако, что он оказался у меня на судне, пытаясь сыграть со мной идиотскую шутку.
— Да, — говорю я, — он представился мне рубаном, но едва не отдал концы от морской болезни. К счастью, его внутренности прикреплены на совесть.
Шейх Исса хохочет от души и добавляет:
— Он боялся подняться на мое судно, и вот Аллах свел нас вместе.
Мне теперь ясно, что шейх Исса и Бурхан сговорились доставить небольшую партию рабов в Меди, что на побережье Йемена.
Бурхан оставил караван в полудне ходьбы от моря и направился в Эид, чтобы вести наблюдение за берегом на случай тревоги. Он должен был достичь Меди на фелюге, отправляющейся из Массауа. Это позволяло ему избежать опасностей, связанных с погрузкой рабов на судно и плаванием, которых не побоялся шейх Исса.
— А откуда ты приплыл и чем занимаешься? — спрашивает шейх.
Я говорю, что намерен приступить к добыче жемчуга. Он прекрасно разбирается в этом деле и дает мне ценные советы.
— Если ты поедешь на Дахлак, то встретишь там, в Джемеле, Саида Али. Это очень богатый человек, которому я оказывал услуги. Несмотря на это, я остался его другом, что делает ему честь, ибо люди, способные хранить благодарность и в чье сердце не заползла змея, — редкость. У него больше изящных жемчужин, чем у морских духов. Если ты расскажешь ему обо мне, он покажет их и, возможно, сообщит полезные для тебя сведения. Но знаешь ли ты, что поступаешь так, как поступает человек, который обладает, сам того не подозревая, ключом от сокровищ, но ищет его на другом конце света? Ты ведь, как я понимаю, собираешься заняться ловлей жемчуга в надежде разбогатеть?
— И да и нет… Меня влечет неизведанное, я хочу делать то, к чему лежит душа, и жить вольной жизнью, а это дает лишь море.