Все знатные люди из окрестных селений приезжают на ослах, а с соседних островов приплывают на лодках.
Они садятся на фелюгу, куда перенесен покойник. Занни спорит: он пытается убедить других взять фелюгу на буксир, так как стоит штиль. Наконец, Саид отправляется в свое последнее плавание по внутреннему морю архипелага. Кажется, что оно отдает ему почести своим поблескивающим покоем, раскинув вокруг погребальной процессии чудесный перламутровый ковер.
Скоро фелюга превращается в маленькую точку, и белое пятно савана подрагивает в горячем воздухе, словно прощается с нами, колеблемое таинственным дуновением. Затем все исчезает вдали среди плоских островов.
И тогда поднимается южный бриз, который накидывает из-за горизонта свое широкое синее покрывало на перламутровое зеркало тихой воды. Кажется, все море участвует в похоронах этого великого старца, ведь он пожелал доверить ему охранять свою могилу на пустынном острове, открытом ветру и палящим лучам солнца. Тяжелые волны, гонимые южным муссоном, бег которых внезапно останавливает этот островок, восставший из морских глубин, будут биться в узкую полоску берега, швыряя к изножью могилы клочья белой пены.
Темными ночами на рифе будут вспыхивать фосфоресценции, отбрасывая синеватые отсветы на стены одинокой гробницы.
В ночной тишине усопшего посетит таинственная луна, волшебные лучи которой проникают в глубь морей. Я ищу ее глазами, вспоминая о легендах, рассказанных мне старым арабом. Вот она, бледная, как лоскут облака, едва видимая, застывшая в синем небе.
Она подобна забытому верному другу, но сегодня вечером, когда на острове опять воцарится одиночество, луна засияет над утесом, покинутым людьми. И однажды она явит свой лик, чтобы отомстить за старца с душой художника, который умел ее любить, вкладывая все свои мечты в этот холодный волшебный свет.
Я предчувствую, что она еще сыграет какую-то роковую роль в этой драме, и последующие события показали, насколько каждый из нас подвластен своей судьбе: похоже, даже и неодушевленные предметы обретают разум, направляя нас на путь, предначертанный свыше, и мы проходим его до конца, даже если он и ведет нас к пропасти.
В жизни я находил тому самые ужасные подтверждения…
Зрелище настолько величественное, что я не могу сдержать слез…
Появившийся вдруг Занни выводит меня из этого возвышенного состояния. Я чувствую что-то вроде отвращения к маленькому человечку, который олицетворяет всю пошлость людской суетности.
Он будет ждать среднего сына Саида и кади[33] из Массауа. Жак тоже решил остаться на Дахлаке. Ему присуща цепкость еврея, который, раз ухватившись за дело, уже не выпускает его из своих рук.
Что касается меня, то я покидаю этот печальный остров и возвращаюсь в Массауа.
В Массауа, где мне необходимо заняться ремонтом, я выслушиваю самые невероятные истории о смерти Саида Али. Я понимаю, какой опасности подвергает себя тот, кого обвиняют в этом страшном преступлении, взбудоражившем общественность.
Люди, находясь в плену своего воображения, похоже, заражаются друг от друга, и в итоге возникают такие предположения, которые заставляют вполне добропорядочных обывателей искренне поверить в то, что они вроде бы видели это своими глазами.
На третий день Жак и Занни возвращаются в Массауа, покрытые таким густым загаром, будто они пересекли всю Африку; на одном — лишь его небольшая шляпа, а другой забыл где-то свой зеленый зонтик. Когда уезжаешь ночью, подобная рассеянность вполне объяснима, особенно если ты в этот момент чем-то сильно озабочен. О солнце вспоминаешь тогда в последнюю очередь.
Они ждут меня под сводами «Торгового кафе», и я спешу к ним.
На Жака — а его лицо обычно отражает все его чувства — жалко смотреть. Он говорит:
— Сундук оказался пуст.
Занни, улыбаясь, произносит:
— Это меня не удивляет. Я знаю арабов, однажды эти жемчужины найдутся. Но как я рад, что поступил столь осмотрительно и поставил печати, прежде чем прикасаться к этому сундуку! Иначе нас и впрямь обвинили бы в краже.
— Что говорят обо всем этом сыновья?
— А что им говорить, ведь есть письмо отца, которое кладет конец разного рода домыслам и отводит всякие подозрения от непосредственного окружения Саида. В этом деле потерпевшей стороной являюсь я, но я уже принял все необходимые меры к тому, чтобы наложить арест на недвижимое имущество в Асмэре.
— Вы видели это письмо? О чем оно?
— Я снял с него копию, — отвечает Жак, умеющий писать по-арабски, — я сейчас его вам переведу.
«Да благословит Бог детей моих, рабов и слуг, — читает он. — Жемчуг, собранный в течение всей моей жизни, был извлечен из этого сундука согласно моей воле и при моей жизни, и никто не должен знать или пытаться узнать, где он находится. Если будет угодно Господу, он вернется к тому, кому принадлежит по праву, в назначенный день и при обстоятельствах, определить которые вразумила меня Его мудрость. После моей смерти никто не должен вносить каких-либо изменений в установленный мною порядок, и пусть обрушится горе на голову того, кто вознамерится чинить тому препятствия.
Да свершится воля Аллаха, он наш единственный Бог, а Магомет — его пророк».
Я наблюдаю за Занни. Он спокойно слушает Жака, как и подобает человеку, который слышал все это уже не раз.
— Без сомнений, — говорит он, — старик назначил неизвестного нам душеприказчика, который выполнит в свое время его последнюю волю. Самое мудрое — это ждать, раскрыв глаза и уши.
— А кому он сообщил о своем желании быть погребенным на острове Сейл-Джин?
— Примерно пару недель назад он сказал об этом своему евнуху Камесу. Ему было поручено подготовить усыпальницу.
— Но почему на таком отдаленном острове?
— Из суеверия. В последнее время он был не в себе. Может быть, думал, что этот островок посещают морские духи, которые ревностно охраняют подступы к нему. В самом деле, к острову нельзя приблизиться, не подвергая судно большой опасности из-за сильных течений, сносящих его на риф. Причалить к нему можно только в полнолуние, когда благодаря отливу возникают сильные возвратные течения и на какое-то время наступает затишье.
Я не могу скрыть своего удивления этой глубокой осведомленностью в том, что касается желаний Саида и навигационных особенностей, мне неизвестных. Сообразив, что допустил оплошность, Занни поспешно добавляет:
— Я лишь повторяю то, о чем слышал от суданских ныряльщиков, которые бывают в тех местах.
— Но тогда каким образом удалось захоронить там тело Саида?
— В рифе была проделана брешь, и сразу после погребения ее завалили обломками.
Шушана нас не слышит, у него в голове одни жемчужины, и он до крови кусает свои ногти.
Любопытный контраст между судорожным волнением одного, теряющего лишь смутную надежду на выгодное дельце, и величавым спокойствием другого, который видит, как у него из рук ускользает верный куш.
Жак требует, чтобы я пришел к нему сегодня вечером и поужинал вместе с ним. Он попытается завершить очистку жемчужины.
После работы в Гераре, где ремонтируется моя фелюга, я подхожу к двери его дома. Услышав мои шаги на деревянной лестнице, Жак спешит мне навстречу с радостным лицом и горящими глазами.
— Заходите скорее, садитесь. Во-первых, вот ваша жемчужина. Она закончена, стоит она теперь больше 150 фунтов, то есть столько, сколько вся ваша партия жемчуга, но это не самое важное… Поклянитесь, что это останется в тайне… Отгадайте новость.
— Римским папой стал еврей…
— Нет, еще интереснее… жемчужины Саида находятся у старшего сына, а Занни ничего об этом не знает. Ну, что вы скажете об этой уловке?
— В своем роде недурно, но что вы в таком случае намерены предпринять?
— Омар скоро отправится в Бомбей, минуя Аден. Я сяду на корабль в Суэце и поплыву туда же. Таким образом, уезжая в разных направлениях, мы отведем от себя всякую мысль о сговоре.