— Католик, — уточнил он, лицемерно потупив взгляд.
— Тогда поклянись перед Богом, ты слышишь, перед Богом, что никогда не выдашь тайны, которую я тебе сейчас сообщу, и что будешь предан мне в любых обстоятельствах.
— Перед самим Господом Богом клянусь вам в этом…
— Хорошо, тогда слушай: кокаин, который я получил три месяца назад, не был отправлен. Он припрятан на острове Муша, и может случиться так, что тот, кому я его продал, приедет за своей партией в мое отсутствие. Вот половина письма, вторую часть которого он предъявит тебе, чтобы у тебя не было сомнений относительно его личности. Тебе надо будет лишь проводить его до определенного места. Мы отправимся туда сегодня же ночью, и я покажу тебе, где находится тайник. Абди будет нас сопровождать, он посвящен в это дело, но он настолько глуп, что я не могу доверить ему такое важное поручение. Сразу же обращаю твое внимание на то, что доносить на меня таможне тебе невыгодно, так как она никогда не заплатит тебе сто тысяч франков, и потом будь уверен: я сумею наказать предателя, даже если он будет находиться на другом конце света…
— Как вы могли такое подумать? Чтобы я предал своего спасителя!..
— Я сказал это тебе для очистки совести, чтобы ты хорошенько зарубил себе на носу, что для меня предатель — это смертник…
Я тут же спохватился: не зашел ли я слишком далеко, делая такой намек, мне показалось, что он чуть насторожился. Однако столь крупная приманка придавала ему смелости.
— Итак, приходи сегодня в восемь часов вечера на мол, только оденься по-туземному, чтобы тебя не узнали. Я буду ждать тебя.
— Договорились, но сколько времени мы будем отсутствовать?
— Самое большее два часа.
— А, хорошо! Дело в том, что завтра утром я должен заплатить четыреста франков родственникам моей жены, а поскольку этой суммы у меня нет, я должен где-то раздобыть деньги…
— Об этом не думай, вот они, я дарю их тебе. Впрочем, по возвращении, то есть завтра утром, когда откроется банк, я выпишу на твое имя счет на сто тысяч франков, чтобы ты мог, если такая необходимость возникнет, уйти из администрации.
Зная, что Эйбу пьяница, я не сомневался: получив деньги, он тут же напьется, а мне как раз было нужно, чтобы он был слегка навеселе и не слишком хорошо соображал в последнюю минуту.
Жил в то время в Джибути один негр, судья, некий господин Порт, большой друг Жозефа. Несмотря на лиценциат в области права и изящные манеры безукоризненного джентльмена, он, как и все образованные и обращенные в христианство негры, страдал скрытой ксенофобией. Отправляя белого человека в тюрьму, он брал своеобразный реванш, и я спрашиваю себя, не избрал ли он это ремесло, возможно бессознательно, с одной лишь целью — чтобы удовлетворить свою расовую ненависть.
Выйдя от меня, Жозеф, на которого произвел сильное впечатление мой приговор, объявленный предателям, наверное, задумался о том, как здорово он рискует, отправляясь на ночную прогулку вместе со мной. Но можно ли отказываться от ста тысяч франков! И тогда, чтобы придать себе храбрости, он пошел к своему другу Порту и рассказал, что я должен показать ему тайник с контрабандным товаром. Он надеялся обеспечить себе прикрытие в этом рискованном деле, поставив в известность о нем своих могущественных покровителей: теперь они будут знать, где искать его следы. И это подействовало на него ободряюще. Друг, естественно, посоветовал ему не упускать возможность поймать меня с поличным.
И Жозеф совсем успокоился.
Мой план был прост, а точнее, я его упростил, так как хотел прямиком достичь своей цели, не теряя времени на то, чтобы принять в расчет подстерегавшие меня опасности: как только мы выйдем в море, я сорву с себя маску и расскажу Жозефу обо всем, что знаю. Перед лицом смерти он, возможно, заговорит и сознается в таких вещах, о которых я пока не имею понятия.
Что касается последствий моего поступка, то приходилось примириться с их неизбежностью. Я верил в свою звезду. Чем бы это для меня ни обернулось, надо было наказать виновного любой ценой. К этому меня побуждала некая высшая сила. Потом будет видно, как выпутываться из этой истории.
Пока же ничто не препятствовало осуществлению замысла, я обрел непоколебимую уверенность в себе, став орудием в руках высшей справедливости.
Думаю, что те, кто убивал королей или тиранов, например Рашель или Шарлотта Кордэ, пребывали в похожем психическом состоянии. Они действовали не по своей воле, находясь во власти навязчивой идеи…
Как только стемнело, я отправился на мол, прихватив свинцовый кастет — грозное оружие, способное убить быка — и свой браунинг.
Мол был пустынен и, пройдя всю его восьмисотметровую длину, я никого не встретил. Абди ждал меня, лежа на дне лодки, которую он подвел вплотную к молу, чтобы скрыться в темноте. Я прыгнул в нее и, растянувшись на корме, стал глядеть в прекрасное, усеянное звездами небо, пока Абди осторожно подгребал к краю мола, куда должен был явиться Жозеф.
Вдруг загудели буксиры Управления почтово-пассажирских перевозок, созывая кули: на рейд входил пароход.
Вскоре я увидел, как медленно движутся его огни в удивительном покое ночи, там, где море сливается с небом.
Не ощущалось ни малейшего дуновения, стояла тяжелая, влажная жара, и это отсутствие ветра меня беспокоило, так как я рассчитывал хотя бы на слабый ветерок, который позволил бы быстро удалиться от этого места вместе с приговоренным к смерти. Неужели возникнут препятствия? Но это было невозможно. Ведь я повиновался Судьбе, и все должно было идти согласно высшей воле. Впрочем, этот пароход был ниспослан нам Провидением; благодаря его появлению на мол сбежались кули из туземного квартала, поэтому, растворившись в этой шумной толпе, Жозеф должен был остаться незамеченным. Важно было, чтобы никто не увидел, как он садится в лодку.
Абди поднялся на мол, в то время как лодка оставалась невидимой, находясь под причалом, стиснутая между высокими железными бортами пустых барж.
Одетому сомалийцем Жозефу пришлось окликнуть Абди, чтобы обнаружить свое присутствие, поскольку из-за туземного одеяния он стал совершенно неотличим от снующих туда и сюда кули. Подойдя к лестнице, он остановился в нерешительности: спускаться ли в эту темноту, где его глаза не различали лодки? Мне пришлось вступить с ним в переговоры: я принялся уговаривать Жозефа спрыгнуть в лодку, ибо мне лучше не показываться на пристани. С большой неохотой он все-таки решился сойти вниз, но тут же сказал:
— Я не могу сейчас отправиться с вами, я должен сперва предупредить свою жену. Она еще не вернулась, и я пришел лишь затем, чтобы сказать вам, что ждать меня не надо.
— Ладно, тогда поговорим немного, а на Мушу отправимся завтра…
И тут он сообразил, что Абди оттолкнулся от причала и лодка медленно отходит. Жозеф попытался зацепиться за одну из барж, но его руки скользнули по гладкому металлическому борту.
— Остановитесь… остановитесь… Я не хочу уплывать…
— Но мы никуда не плывем, ты же видишь, что Абди просто собирается вывести лодку отсюда, где она зажата между двумя баржами, ведь нас может раздавить буксир.
Действительно, в этот момент подплыл катер, что оправдывало наш маневр, предпринятый якобы с целью избежать столкновения.
— Мы причалим с другой стороны мола, — продолжал я спокойным и уверенным тоном. — Там никто нам не помешает… Но раз ты собираешься зайти домой, я высажу тебя напротив солеварен, где можно не опасаться любопытных взглядов, и буду ждать твоего возвращения столько, сколько понадобится.
В первую очередь мне хотелось удалиться на достаточно большое расстояние от причала, чтобы никто не услышал криков. Между тем поднялся легкий восточный ветер, и Абди незаметно поднял парус.
— Куда мы плывем?
— Я же тебе сказал, к солеварням, пять минут — и мы там…
В этот момент в полукабельтове от нас проплыли баржи, заполненные поющими и галдящими кули. В этом гомоне услышать крики Жозефа было бы невозможно. Впрочем, я сжимал в руке кастет, преисполненный решимости заставить Эйбу замолчать при первой же попытке оказать сопротивление.