XXIII
Тайник
На рассвете тусклые огни Суэца меркнут в золотом свечении, предшествующем появлению солнца. А вот и само светило выплывает из-за горизонта, заливая светом пустыню.
Атакайские горы в северо-западной части бухты окрашиваются в нежно-розовый телесный цвет, и залив, застывший в прозрачной тишине, переливается словно жемчужина, отражая эту красочную феерию.
Мало-помалу небо и вода наливаются голубизной, а берега приобретают присущий им цвет охры. Поднимается северный бриз. Я вижу, как от азиатского берега отделяется белый парус — должно быть, это рыбацкий баркас, дожидавшийся попутного ветра.
До Суэца еще более тридцати миль. Матросы забираются на вершину мачты, пытаясь разглядеть чудесный город, о котором они столько наслышаны, — заветную цель нашего трудного путешествия.
Я давно решил не заходить в порт со своим грузом. Таможенный досмотр, которому меня подвергли в Кусейре, может повториться и в Суэце. Во всех странах с видимостью культуры власти надеются утвердить свой авторитет, изобретая все новые нелепые правила.
Поэтому я собираюсь последовать примеру благоразумных морских черепах: высадиться на берегу в каком-нибудь пустынном месте и спрятать там свои сокровища. Но мне мешает появившийся баркас. Я иду бейдевинд, поджидая, пока рыбаки удалятся на безопасное расстояние, но, видимо, мое судно возбуждает их любопытство; они приближаются и проходят мимо на расстоянии менее двух кабельтовых. Это обычный парусник, один из тех, что вьются вокруг пассажирских судов в Суэцком порту. Я вижу застывших на корме шестерых людей в белых чалмах и голубых джеллабиях[35], которые молча следят за нами.
Баркас удаляется на северо-запад, и, как только он скрывается из вида, я беру курс на азиатский берег. Благодаря попутному бризу я смогу спрятать там ящики до наступления темноты.
Вот уже показались огромные цистерны с нефтью Порт-Тауфика, а за ними вырастают мачты судов, стоящих на рейде. Белоснежный город вырисовывается на горизонте. Ближе подходить нельзя, и я поворачиваю на восток. До азиатского осталось не более десяти миль. Через полтора часа мы будем у цели.
Но с севера надвигается армада белых парусов, словно туча бабочек, принесенных ветром. Это суэцкие рыбаки, которые ежедневно около полудня отправляются ловить рыбу в заливе, удаляясь на пятнадцать-двадцать миль к югу от города. Они вклиниваются между нашим судном и азиатским побережьем и уже спускают паруса, приступая к лову.
Мой план высадиться в этом месте срывается. Рыбаки останутся здесь до следующего утра. Если бы мне вздумалось совершить задуманное, мой парусник, непохожий на местные суда, привлек бы их внимание, и на следующий день в кофейнях у моряков только и было бы об этом разговоров.
Следовательно, нужно вернуться назад и взять курс на запад — в том направлении, куда ушла замеченная утром шхуна. Только теперь мне приходит в голову, насколько она отличается от других рыбацких судов своей оснасткой, формой и водоизмещением. В этом крае, где царит рутина, все делается согласно незыблемым традициям, и любое нововведение принимается в штыки. Это касается и данного промысла, как я только что убедился: все местные суда похожи друг на друга как две капли воды.
Видимо, у того одинокого баркаса были другие задачи, помимо рыбной ловли.
Продвигаясь на запад, я размышляю: сегодня семнадцатое, а восемнадцатого я должен встретиться с Александром. Он знает, что я плыву с грузом по морю и, видимо, уже готовится к встрече.
Что мог задумать этот человек вместе с праздными завсегдатаями кофеен, которые плетут интриги от нечего делать? Они хорошо знают местность, повсюду у них — сообщники, и, если им известна моя тайна, какую же легкую добычу я для них представляю!
В конце концов я прихожу к выводу: баркас, конечно, был послан мне навстречу в разведывательных целях. Он приблизился, чтобы опознать меня, и, убедившись в правильности своего предположения, удалился. Предупредят ли эти люди береговую охрану? Нет, это невыгодно Александросу: таможня назначила премию из расчета талер за оку, а в случае покупки моего товара он может выручить три-четыре фунта стерлингов, то есть в двадцать-тридцать раз больше. Я начинаю строить различные гипотезы, не имеющие под собой почвы. Это опасное занятие, которое путем самовнушения обычно ведет к неминуемым промахам.
Я исхожу из следующих фактов: за мной следят, и только что разведывательное судно получило доказательство моего прибытия в залив. С этим уже ничего не поделаешь. Но на шхуне предполагают, что мой товар — на борту, и я должен как можно скорее от него избавиться.
Я продолжаю свой путь, держа курс чуть-чуть к северу, чтобы создать видимость, на случай, если за мной продолжают следить, что я направляюсь в Суэц. Но, как только темнеет, я лечу к египетскому берегу на всех парусах.
Я ничего не знаю об этой местности, но предполагаю, что она пустынна, по крайней мере ночью. Новорожденный месяц, помедлив немного в небе, скрывается за Атакайским массивом, и сумерки сменяются кромешной тьмой.
Я то и дело измеряю глубину, чтобы не налететь на невидимый берег. Дно постепенно повышается. Когда глубина достигает трех метров, мы спускаем паруса. Маневры производятся в полной тишине. Я тщательно смазываю все блоки, чтобы избежать скрипа при спуске парусов. Ахмед получает пощечину за восторженные восклицания, свойственные его жизнерадостной натуре.
Мы осторожно отдаем якорь, и он плавно ложится на песчаное дно. Шлюпка следует за нами на буксире: я спустил ее сегодня после обеда во избежание излишнего шума.
Я сажусь в шлюпку с Абди и Али Омаром, доказавшими свое мужество и хладнокровие. Смелость Абди проистекает от того, что он не подозревает об опасности и вдобавок чувствует себя рядом со мной неуязвимым. Али Омар смел от природы и к тому же всегда действует с умом.
Там, где мы оставили парусник, очень мелко, но до берега еще далеко, и земли пока не видно.
Внезапно Али Омар перестает грести и указывает мне на темный неясный силуэт, виднеющийся по левому борту в ста метрах от нашего судна. Я подношу ночной бинокль к глазам и вижу шхуну со снятой мачтой, видимо, для того, чтобы она не бросалась в глаза. Я узнаю реёк, выступающий за кормой. Это тот самый рыбацкий баркас, который мы видели утром. Он притаился здесь явно не для рыбной ловли.
Наш низкий ялик едва виднеется над водой, и его невозможно заметить с такого расстояния. Мы бесшумно скользим направо, и вскоре шхуна исчезает во тьме. Проделав еще полмили, лодка упирается в песок. Мы втыкаем в него весло, точно крюк, пришвартовываем лодку и осторожно выходим на берег.
Ядовитые скаты, чей сон мы потревожили, поднимаются со дна во взбаламученной воде. Эти плоские рыбы спят, наполовину зарывшись в песке, и могут поразить ядовитым жалом. Абди хочет идти первым, чтобы расчистить нам путь. Мы с Али Омаром уступили ему право на риск, ибо в худшем случае пострадает только один человек.
Наконец мы ступаем на твердую почву. Я не имею ни малейшего понятия, где мы находимся, ибо кругом темным-темно и горы, нависшие над берегом, закрывают часть неба.
Мы идем по гальке и колкому ракушечнику. Там и сям белеют небольшие песчаные холмы, а за ними — тьма, тишина и неизвестность… Я вижу в бинокль неясные очертания других, более удаленных дюн. Кажется, простирающаяся вокруг песчаная равнина безлюдна.
Мы разгребаем руками, проверяя, подойдет ли почва для нашего замысла. Я чувствую, что мои ноги немного увязают, как будто под галькой скрывается тина. Я прилагаю усилие, чтобы освободить одну ногу, а другая в это время проваливается еще глубже. Вскоре тина доходит мне до колен, и я продолжаю увязать. К счастью, дюны совсем рядом, и я могу добраться до твердой почвы прежде, чем меня засосет. То же самое происходит с Абди и Али Омаром. Надо возвращаться назад, ибо мы попали в зыбучие пески.
К счастью, мы находим свои следы, которые благополучно приводят нас к морю. Судьбе было угодно, чтобы мы пристали к высокому мысу, возвышающемуся над окружающей топью. Если бы мы оказались в другом месте, не защищенном дюнами, не представляю, как бы мы выбрались оттуда.
Мы с трудом отыскиваем во тьме свой ялик.