На циновку, сплетенную из пальмовых листьев в виде красно-черного орнамента, она поставила перед нами миски с верблюжьим молоком, лепешки из проса и свежие финики.
Обменявшись с ним общими фразами, я объяснил шейху Иссе, что привело меня к нему. На мгновение он задумался, а потом, посмотрев на меня и странно улыбнувшись, сказал:
— Тебя привел Аллах, не сомневайся в этом, ибо его воля заключается в том, чтобы расстроить коварные замыслы твоего вали… Этой ночью я жду прибытия трех очень дорогих девственниц, которых имам уже давно хочет получить для своего гарема в Сане. Эти девушки родом из страны Арси, они галла, которые не принадлежат к расе рабов; поэтому они не совсем пленницы, и одна из них, возможно, станет его фавориткой. Зарука, которую ты видел на пляже, должна забрать их и направиться в Мокку, но если ты хочешь, мы поплывем на твоем корабле…
Я молчал: это предложение поставило меня в довольно затруднительное положение. Перевозить гашиш и даже кокаин — это всего-навсего контрабанда, и я сознавал все ее возможные последствия, но доставка на корабле рабов, хотя бы только трех, грозила куда более серьезными неприятностями. Я выступил бы тогда в роли торговца «живым товаром», а времена уже были не те, когда «эбеновое дерево»[4] запросто вносилось в таможенные манифесты.
Какую неожиданную радость я доставлю губернатору Шапон-Бессаку, если ему удастся уличить меня в подобном преступлении!
Я написал «преступление», но я не считал преступной торговлю рабами в том виде, в каком она осуществлялась и осуществляется до сих пор в Эфиопии; я слишком хорошо знал, что речь больше не идет о людях, захваченных в результате разбоя и насилия, но мне было отвратительно становиться соучастником покушения на свободу человеческой личности. Я представлял, какая безотчетная тоска по родной земле охватывает этих дикарей: они вспоминают джунгли, где бродят кочевые стада, лесные дебри, миражи пустынь… Мне кажется, что я чувствую эту ностальгию в животных, живущих в неволе, среди жалких декораций зоопарка, когда они глядят своими грустными глазами, как бы не видя ее, на толпу, которую забавляет их горькая доля.
Шейх Исса, конечно, угадал, насколько глубоки были мои сомнения, потому что он сказал:
— Но если это тебя не устраивает, вовсе необязательно сажать рабов к тебе на судно; хватит и заруки, но я должен прибыть в Мокку на твоем корабле. Однако было бы предпочтительно, чтобы я присутствовал на нем в качестве пассажира, плывущего в сопровождении своих трех жен.
— Но почему такие предосторожности?
— Потому что, как я уже говорил, они рабыни… Возможно, я допустил ошибку, сказав тебе правду, тогда как мог выдать этих женщин за тех, кем они могли бы стать, то есть за своих супруг. Сколько людей женятся на своих рабынях!
Сегодня почти все важные особы путешествуют именно так — в сопровождении своего так называемого мужа. Это намного упрощает дело, ибо в этом случае караваны, разделенные на небольшие группы, прибывают в Джибути поездом и затем садятся на «Каваджи», небольшой почтовый пароход одноименной компании, следующий до Адена.
Я понял, что мои сомнения в сущности были излишними, а мои страхи — иллюзорными.
— Что ж, поплыли с твоими «супругами», коли ты рассчитываешь уладить таким образом мое дело, — сказал я.
На его лице появилась чуть ироническая улыбка, во всяком случае, мне так показалось, ибо я чувствовал себя несколько неловко, и, наверное, это ощущение еще более усилилось бы, если бы вдруг узкий вход в хижину не заслонила тень. Положив свою пику и сняв кожаные сандалии, внутрь, согнувшись, вошел данакилец и сел перед нами на корточки. Он весь был перепачкан в красной пыли, нехарактерной для здешних мест, и казался усталым.
Данакилец опередил караван, который в настоящее время разбил лагерь среди первых холмов, окружающих равнину, раскинувшуюся между нагорьем и нагромождением базальтовых глыб и обломков шлака в глубине страны Асэба.
Солнце стояло уже низко, но надо было дождаться ночи, чтобы подать условный сигнал — костер, разожженный за оазисом, где его не могли заметить с моря.
Я оставил шейха Иссу беседовать на данакильском языке с бедуином из страны Аусса, где живет султан Йяйя, кровожадный вождь, который ненавидит итальянцев так же, как и своего сюзерена, негуса. Я ушел побродить по оазису; печальные кокосовые пальмы с причудливыми стволами раскачивались на ветру, казалось, они пытаются выразить свои страдания конвульсивными взмахами ветвей, постоянно надрезаемых людьми, этими ненасытными и вездесущими паразитами. Из всех ран дерева сочится сок, пальма будто плачет, и ее слезы капают в удлиненные соломенные кульки, подвешенные на кончиках ее ветвей. Так получают вино, «донну», которое слегка опьяняет жителей этих обугленных солнцем земель. В пустынях, где пальмы растут не тронутые, измученный путешественник может утолить жажду, высасывая живительную влагу прямо из ствола, на котором делается соответствующий надрез.