Наш корабль летит вперед, подгоняемый попутным западным бризом. Маленький белый домик на берегу постепенно уменьшается в размерах. Я еще различаю вдали белый шарф, привязанный к большому веслу в углу террасы в знак прощания. Затем все исчезает в мареве летнего дня, и от дома остается лишь белая точка, которую скорее угадываешь, чем видишь в дымке рыжеватой пыли, клубящейся над равниной под порывами налетевшего хамсина. Вот и она растаяла вдали… Теперь все кончено, но ее белый отсвет каким-то чудом проглядывает сквозь туман, провожая нас еще некоторое время… Я вглядываюсь вдаль, но теперь уже ничего не видно, берег скрывается за горизонтом, и ветер гонит нас в необъятные просторы Индийского океана.
Спускается ночь. Судовая жизнь налаживается, земля уже позабыта, образ мыслей меняется — мы уже принадлежим морю.
Рулевой затягивает свою заунывную песню, нас убаюкивает безмятежное спокойствие океана, все заботы и треволнения уносятся без оглядки в бесконечное пространство.
После того как на судне установили двигатель, я был вынужден совмещать капитанские обязанности с тяжким трудом механика, но мне удалось найти себе замену. Это восемнадцатилетний данакилец Мухаммед Мола, которого я взял к себе еще ребенком. Он не моряк, его соплеменники живут в горах, но он родился в Обоке и, как все мальчишки прибрежных городов, с детства дружит с морем.
Среднего роста, он сложен как Геркулес, и только античный скульптор мог бы передать совершенство пропорций этого тела. Все его движения настолько гармоничны, каждая поза свидетельствует о таком душевном равновесии, что на него приятно смотреть. Молчаливый, наблюдательный, наделенный удивительной памятью бедуин стал в некотором роде душой машины; он знает все ее причуды и относится к ней как к живому существу. Он разговаривает с ней, холит и улавливает в ее монотонном голосе малейшие неполадки.
Со мной по-прежнему верный Юсуф Казем, охотник за черепахами, историю о том, как он был оставлен на острове Совоба, я поведал в «Контрабандном рейсе». Он — настоящий моряк, прекрасный моряк. Сейчас ему около тридцати лет. Этот мягкий человек способен стать свирепым и даже неумолимым, чтобы сдержать данное обещание. Он исполняет обязанности завхоза, боцмана и официанта и, несмотря на бортовую и килевую качку, прилежно готовит мне еду, ухитряясь даже выпекать белый хлеб. Он пользуется среди команды большим авторитетом. К несчастью, его дни сочтены из-за туберкулеза и, быть может, именно печатью судьбы объясняется его благородство, презрение к опасностям и слепая преданность человеку, к которому он привязался.
Что касается Абди, с которым читатель познакомился еще в «Тайнах Красного моря», он ничуть не изменился.
Скажу мимоходом несколько слов о моем юном рулевом сироте Кадижета; его имя часто встречается на страницах этой книги. В свое время мне удалось спасти его от дурного влияния унтер-офицеров Обока, где была тогда расквартирована сенегальская рота. Предоставленный самому себе, он зарабатывал на хлеб, помогая мяснику или ловцам акул разрубать туши на берегу. Кроме того, он выполнял мелкие поручения рыночных торговок.
Когда ему не удавалось прокормиться честным трудом, он прибегал к различным уловкам. Как-то раз некая женщина решила посоветоваться с колдуном по поводу своей «заколдованной» печи. Всякий раз она извлекала оттуда на одну лепешку меньше, чем клала, хотя при этом не оставалось никаких следов. Вскоре колдун застал Кадижету, притаившегося за хижиной старухи, у стены, возле которой стояла печь. Мальчишка проделал снаружи отверстие в глине и при случае ловко выхватывал из печи лепешки, проявляя при этом незаурядную сноровку — иначе он мог бы сильно обжечься. Совершив кражу, он затыкал отверстие в стене, и ничего нельзя было заметить.
Смазливого паренька с нахальными глазами, гибким кошачьим телом и шелковистой кожей вскоре приметили унтер-офицеры из гарнизона. Он слонялся вокруг казарм, словно голодный молодой шакал, надеясь разжиться несколькими грошами или горбушкой хлеба. Его завлекли в казарму сладостями и мелкими безделушками, и он сначала не понял, чего от него ждут. Когда же его поставили перед фактом, он выпрыгнул из окна второго этажа и убежал.
Но, поразмыслив, Кадижета решил согласиться на то, за что так щедро платили френги[3].
Тогда-то его и привел ко мне Юсуф, опасавшийся, что дурной мальчишка запятнает честь его племени. Я взял проказника на борт и для начала прописал ему порку сезенем. Вскоре Кадижета, которого хорошо кормили, позабыл своих гарнизонных наставников и презрительно плевался, встречая их на улице.